— А разве вы всему верите, что написано в Библии?
— Каждому слову, каждой буковке!
— Даже тому, что в первый день творения бог создал свет, а звезды, луну, солнце только на четвертый? Свет раньше источников света? Этому верите?
— С первых строк вам пробный камень бросается. Испытание! Осилите себя, переступите соблазн неверия, — значит, прошли проверку, значит, верующий.
— Но ведь легче всего такой экзамен выдержит доверчивый идиот. Неужели богу интересней иметь дело с безмозглыми дураками?
— А вы забываете, что Христос сказал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное»?
— Это звучит для меня как оскорбление Христа. Выходит, он настолько не уверен в себе, что предпочитает блаженных и юродивых нормальным людям, бессмыслицу — мысли.
— Но это же вопиюще! Вы, оказывается, неверующий! — выкрикнул отец Владимир.
— Нет, верующий, но не из блаженных. Способен критически осмысливать, отметать нелепицы, брать полезное.
— Сначала не поверите картине творения, потом мимоходом посомневаетесь в словах учителя, дальше не поверите в исцеление Лазаря, в насыщение пяти тысяч пятью хлебами, наконец, будете отрицать божественное вознесение на небо, поставите под сомнение самого Иисуса Христа? Какой же вы верующий после этого?
— Совершенно верно, в фантастические чудеса, приписываемые Христу, не верю, но это нисколько не мешает мне верить Христу, именем бога зовущему людей к взаимопониманию!
— Христос без чудес!
— Без чудес он мне ближе, понятней.
— Христос без чудес! Обычный человек уже не сын божий! Обычных, хороших, добрых людей прошло по свету видимо-невидимо. Вы хотите, чтоб Христос затерялся среди них? А он тем только ценен, что единственный, неповторимый. Христа-спасителя отнимаете у людей своим неверием!
— А мне, собственно, все равно, из чьих уст люди услышат нужное слово, лишь бы это слово помогало людям жить.
— Нет! Нет! Вы не верите! — Голос отца Владимира дрожал.
— Тогда объясните, что же меня сюда занесло?
— Вы не верите, вы только хотите верить! И не можете! Жажда веры — еще не вера!
В это время за дверями в сенях раздался стук палки.
— Сестра Анна идет! — всполошилась тетка Дуся. — Бутылку хоть со стола, от греха подальше…
Но было уже поздно. Сестра Аннушка, пыхтя, переступила порог.
Она скользнула взглядом по столу, по нашим лицам, выпрямилась, с обычной величавостью принялась размашисто креститься в угол, не произнося ни слова.
— Та-ак! — наконец сказала она, простучав палкой к лавке. — Та-ак… Рада бы честь честью молвить: бог помочь, да язык не повернется. Дела-то деются безбожные.
На разгоревшемся лице отца Владимира появилось покорно тоскливое выражение.
— Чего присмирели-то? — продолжала сестра Аннушка. — Давайте дальше, что стесняться-то, божьи угоднички. Ну, с образованного спрос не велик. Книжники да фарисеи — народ заклятый, про них в святом писании сказано: «Любят предвозлежания на пиршествах». А вот ты-то, батюшка, чин свяченый срамишь, посмотрись в зеркало — лик перевернутый, волосья дыбом… Пастырь духовный, ан нет, на чучелу огородную смахиваешь.
— Хватит! — тоненько крикнул отец Владимир и с размаху стукнул узкой ладошкой о стол, зазвенели стаканы. — Сил нет сносить! Шагу не ступи, словом не обмолвись — слежка, укоры, по струнке ходи! Бога любите, а к людям злобны! Про фарисеев вспомнили, так вспомните, что Христос им ответил, какая наибольшая заповедь в законе. Возлюби господа и возлюби ближнего твоего. Обе равны, на обеих закон держится! У вас только один костыль. Хромаете!
Сестра Аннушка выслушала не дрогнув:
— Вовсе пьян, пастырь. Иди-ко проспись.
— Я не к вам в гости пришел! Не смейте гнать!
— Мотри, батюшко, мир-то на моей стороне будет, коль до большого спору дойдет. Мир и попросить может, чтоб прибрали тебя от нас. Куды ты денешься, такой ледащий, скажи спасибо, что здесь держим.
Отец Владимир схватился за волосы и застонал:
— Стыд-но! Стыд-но! Что я вам сделал?.. Перед чужим человеком! Что он подумает? Что?! Стыд-то какой!
В его стоне я услышал вопль о помощи, вопль слабого, забитого человека. И, едва сдерживая себя, я спросил:
— А любите ли вы бога, сестра Анна?
В избе стало тихо. У отца Владимира остекленели еще не остывшие от обиды глаза. На сестру Аннушку нашел столбняк, желтое водянистое лицо стало восковым, рытвины обозначились на нем. Тетка Дуся неловко стукнула о стол чашкой.
— Я что-то сомневаюсь.
— Я?.. Я?.. Бога?..
— Вы язычница, Анна. Не христианскому богу, а злому мамоне поклоняетесь.
— О господи, — тихо охнула тетка Дуся. — Уж так-то зачем?..
— Для вас бог — дубинка, чтоб дубасить ближнего по голове. Тот нехорош, этот плох, кого ни возьми — все богу не подходят. Выходит, бог-то для вас одной, вам только служит. Не верите вы в бога — пользуетесь им. И бог-то ваш единоличный — злобный, мелочный, вам под стать. Разве может он служить опорой людям? Какой он бог, идола себе сотворили, сестра Анна!
— Это я?.. Я? Идола?.. Я язычница?.. Да кто из вас столько претерпел за бога?.. Да я за веру нашу православную, вот она знает, — кивок в сторону тетки Дуси, — в тюрьму пошла, под ружьем меня водили лес рубить… За бога, за веру нашу… Не отказалась!.. — Сестра Анна задыхалась.
