Апостол Павел в свете Посланий - [61]

Павел, увлёкшись, уравнивает «закон и смерть», переходя, не взирая на очевидные первоначальные намерения установить доброжелательные отношения с иудохристианами, на «языческий лексикон» проповеди, не заметив этого. Но ему нужно, по существу, изменить основы психологии слушателей, совершить переворот в их сознании кардинального свойства: создать из «раба по принуждению» «раба по убеждению» (К. Маркс). Собственно, в категориях социальной психологии в этом суть его деятельности. Он выполняет её в пространстве религиозного поля существования, заложив, в некотором смысле, начала целенаправленной практической деятельности по созданию психологических технологий управления общественным сознанием: предание отрицательных смыслов прежнему существованию с перспективой «светлого будущего». И в стихах (6:19–24) он повторяет «пропаганду» основ своих положений несколько раз, не подозревая о правилах ведения будущей психологической войны: «чтобы массы усвоили то или иное положение, оно должно быть повторено многократно». В смягченной формулировке.

Павел пользуется ими в Послании особенно целенаправленно: «Как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и беззаконию на дела беззаконные, так ныне представьте члены ваши в рабы праведности на дела святые»; «Ибо когда вы были рабами греха, то были свободны от праведности»; «какой же плод вы имели Тогда? Такие дала, каких ныне сами стыдились, потому что конец их – смерть»; «Но ныне вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а дар Божий – жизнь вечная»; «Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем». Подборка впечатляющая в динамике нарастающей экспрессивности.

Глава 7

Но напор Павла не ослабевает, перемещаясь вновь на тему Закона: «»Разве вы не знаете, братия (ибо я говорю знающим закон), что закон имеет власть над человеком, пока он жив?» (7:1). Но это возвращение уже для подтверждения значимости смерти Христа в деле изменения отношения к нему. И обращаясь к излюбленному методу аналогии, приводит пример с вдовой, освобождающейся после смерти мужа от исполнения обязанностей по закону, проводя аналогию с ситуацией, возникшей со смертью Христа: «так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу». Вновь используется парадоксальность сказанного: грехи, «обнаруживаемые законом при жизни, после смерти «умерли для закона», несут освобождение от него, чтобы «нам служить богу в обновлении духа, а не по ветхой букве». Все революционеры, в том числе и Павел, презирали «ветхие буквы» в своих устремлениях «по велению духа», но, как показывает история, неизъяснимым образом приходили вновь к «ветхой букве».

Но в Законе, а его Павел считает полезным в утилитарном использовании, есть и определённые достоинства, ибо он «обнаруживает грех»: «я не иначе узнал грех, как посредством закона» (7:7). Тем самым, осознание греха есть следствие Закона, в первую очередь, писанного. Впрочем, иных грехов Павел и не рассматривает: «Ибо я не понимал и пожелания. Если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание: ибо без закона грех мертв. Я жил некогда без закона, но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер; таким образом, заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею» (7:7-11). Вновь Павел создаёт доказательство на основе парадокса: заповедь жизненного блага приводит к смерти через сотворение греха в жизненной стезе того, кто желает воплотить её. И единственное средство избежать этого: «жить без закона». Но он, закон, уже есть. Но «свят ли закон и проповедь свята?» «Неужели доброе сделалось мне смертоносным?» Для иудея Павла самый вопрос уже неприемлем. Дело не в том, что «грех оказывающийся грехом потому, что посредством доброго причиняет мне смерть, так что грех становится крайне грешен посредством заповеди» (7:13). Дело в том, что связан с исполнением её, заповеди, плотью: Ибо мы знаем, что закон духовен, а я плотен, предан греху». Закон дан Богом, но плоть осталась неизменной в своём имманентном существовании. Она не руководима духом: «Ибо не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что добр, а потому уже не делаю то, но живущий во мне грех». Т. е. грех для Павла становится чем-то внешним, привнесённым извне. Здесь он отдаёт дань привычным для иудеям представлениям о существующих в воздухе злонамеренных по отношению к людям существ (ангелов, демонов и т. д.), готовых вселиться в человека и управлять им для осуществления «злого», противного Богу. Он уточняет это представление: «ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей доброе, потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если желаю то, что не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех». Персонификация греха (будущего сатаны) позволяет ему построить, по крайней мере, для себя некую психологическую модель «раздвоения» собственного существования, не прибегая к фрейдовской терминологии будущего (подсознание, эго, супер-эго, либидо и т. д.), приемлемого для внутреннего мироощущения и самооправдания в рамках устоявшейся дихотомии противостояния добра и зла, «духа и плоти»: «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и желающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (7:22–23). Знаменательно, что в этом противостоянии он апеллирует к силе закона ума, руководствующегося «законом Божием», а не к иррациональности воздействия Святого Духа. Наверное, это оговорка, но отражающая реальность действования. Но суть «закона Божьего» остаётся за кадром.