Апология памяти - [14]

Ну а когда я стал учиться уже в шестом классе, хоровые занятия прекратились как-то сами собой, так как в новой школе на «Войковской» никаких певческих коллективов не было. В школе имени Зои Космодемьянской был лишь один кружок такого рода — театральный. Естественно, я начал посещать его. Но так как там участвовали в основном старшеклассники, а я все еще был малявкой, отношения у нас с ними как-то не сложились.

А пением я бросил заниматься еще и потому, что у меня, как это и положено в подростковом возрасте, началась ломка голоса, мутация. Зато начал активно заниматься спортом, играл в баскетбол за московское «Динамо», сначала в детской, потом в юношеской группе. Кроме того, увлекался еще и настольным теннисом, и волейболом, и футболом, и гандболом, и на лыжах бегал. Словом, сам теперь удивляюсь, как меня тогда на это все хватало. И если бы не случившееся со мной в десятом классе несчастье, то, вполне возможно, вся моя жизнь сложилась бы как-то иначе. Скажем, потекла бы в спортивное русло. И вместо певца Льва Лещенко на свет появился бы, допустим, баскетболист Лев Лещенко…

Но случилось так, что на одном из уроков физкультуры, делая гимнастическое упражнение на кольцах, а именно «разножку», я перекрутил сальто и врезался в мат головой, в результате чего произошло ущемление позвоночного нерва. Подняться сам я уже не смог. Меня тут же отвезли в клинику Склифосовского и поначалу поставили диагноз «перелом шейного позвонка», к чему были все основания, так как у меня полностью отнялись руки и ноги. Ноги, слава Богу, через три-четыре часа отошли, я их стал ощущать, а вот руки не работали в течение целых десяти дней.

Что это такое — быть парализованным, обезноженным в семнадцать юношеских лет, когда ты строишь в мечтах воздушные замки один выше другого, — я запомнил на всю жизнь! О чем только не передумал в первые дни, уставясь невидящими глазами в белый потолок больничной палаты. Было, правда, нечто, что внушало мне надежду на выздоровление, а именно — адская боль в руках, когда им передавалась какая-либо внешняя вибрация, например от захлопнувшейся двери. Малейшее сотрясение порождало дикие мучения. Но это же и означало, что руки начинают постепенно отходить. К тому же мне нанесли в палату такое множество всяких вкусных вещей, что я то и дело тянулся к тумбочке, где все это хранилось, и тем самым разрабатывал постоянно ноющие руки.

А когда все вновь вошло в норму и я через месяц вернулся в школу, выяснилось, что спортом с прежней интенсивностью и отдачей я уже заниматься больше не смогу. Что, впрочем, не помешало мне продолжать тренировки в спортивной секции.

Вот тут-то как раз и начал давать о себе знать прорезавшийся у меня юношеский баритон. Дома я петь, естественно, стеснялся, да и нельзя этого было делать. И тогда я, не долго думая, стал оставаться в школе по вечерам и тренироваться в пении в опустевшем классе. Учить меня этому делу было некому, поэтому я накупил всевозможных пластинок — оперных, эстрадных и так далее — и принялся за самообучение. Особенно мне нравились пластинки с записями Марио Дель Монако, Франко Корелли, с которыми я пытался петь «дуэтом»: они — верха, я — низы. Естественно, что это было секретом полишинеля, моя тайна довольно быстро раскрылась. Мои одноклассницы, участвовавшие в школьной самодеятельности, уговорили меня выступить на каком-то праздничном вечере, где я благополучно «облажался». Я должен был исполнить песню «У Черного моря» из репертуара Леонида Утесова. Но я так разволновался, что взял с первых же нот очень низкую тональность. И понял, что спуститься еще ниже по октаве уже не смогу. Пропел с грехом пополам один куплет, а затем заявил: «Извините, но я не умею петь. Я не по этому делу». Ребята, конечно, захлопали, что-то закричали, стараясь меня поддержать, но все было напрасно… Я понял, что надо к своим певческим упражнениям относиться гораздо более серьезно. То есть оставить всяческую самодеятельность и искать педагогов по вокалу.

И тут сама судьба послала мне вестника в лице моей одноклассницы Женечки Гибовой, впоследствии ставшей женой знаменитого артиста Леонида Харитонова. Женя уже имела некоторое отношение к профессиональному творчеству, так как занималась в студии при Театре имени К. С. Станиславского. Она и говорит: «Слушай, Лева, а почему бы тебе не пойти в Дом пионеров да не записаться там хотя бы в кружок художественного слова? Если ты действительно хочешь поступать в театральный институт, без подготовки тебе не обойтись. Или давай лучше я отведу тебя к себе в студию, пусть тебя там послушают, посмотрят». Что мне оставалось? Я решил рискнуть. А так как я был тогда товарищем довольно самонадеянным и все мне было по фигу, то пришел я туда, как говорится, на арапа. Прочитал, точнее, прокричал стихотворение Маяковского. А мне и говорят: «Ну что, парень, голос у тебя хороший, громкий. Ты ведь, наверно, певцом хочешь стать?» Я отвечаю: «Да, я бы не против». И вдруг, к моему удивлению, узнаю, что меня пропустили на второй тур. Прохожу и его. Соответственно, мню о себе все больше и больше. И вот наступает третий тур, где нужно играть театральные этюды. Мне дается задание — обыграть пустую бутылку. Глупость какая-то, на мой взгляд. Ну что можно изобразить с пустой бутылкой? Словом, как я там ни пыжился, меня срезали.