Апология чукчей - [11]

На пасеке нас приветствовал первым пес по кличке Грозный. Потом мы увидели наших товарищей, выходящих из бани. Они нам страшно обрадовались. Это была вторая половина дня шестого апреля 2001 года. Затем трактор приволок нам нашу «буханку» и, получив за работу неслыханную для тех мест 500-рублевую бумажку, упыхтел «Беларусь» в Банное.

Потом начались обыкновенные чудеса и предзнаменования. Я снял мокрые ботинки и носки и сел в тесной избе спиной к печи. Товарищи разожгли печь и стали готовить ужин. Вновь прибывшие рассказывали зимовавшим на пасеке Бахуру, Балуеву, Аксенову и Сереге Гребневу московские новости: то, что тридцатого марта в штабе партии был обыск, и то, что нас задержали и тщательно обыскали на вокзале в Новосибирске. Слушая их, я меланхолично думал о том, что отказываюсь верить, что наши проблемы кончились, мне было всё равно тревожно. Ребята хохотали, а я перебирал немногие имевшиеся в избе книжки. Наткнулся на брошюрку «Рыбы». Заглянул в нее. Обнаружил, что у меня, родившегося в первой декаде Рыб, тяжелые годы 58-й и 72-й. Так как мне полтора месяца назад исполнилось пятьдесят восемь лет, мне это обстоятельство не понравилось. На одной из железных кроватей в избе лежала пухлая книга Алексея Толстого «Петр I». Я открыл ее наугад и попал на сцену смерти Франца Лефорта и его похорон.

Потом мы ели маралье мясо, пили привезенную нами водку. Ребята радовались, что избежали опасности. Ведь в Новосибирске нас даже сфотографировали уже в отделении милиции на вокзале с номерами в руках, как преступников.

— Погодите радоваться, — сказал я. Еще неизвестно, что может произойти.

— Что? Мы не смогли проехать в горах. Как они смогут? — возразил Голубович.

— Ну, вертолетом, например, — сказал я.

Все рассмеялись. После ужина ребята ходили курить. Принесли еще две кровати из другой избы. Постелили поверх кроватей доски. Печь хорошо разогрела избу. Все уснули.

Проснулись мы от лая Грозного на рассвете. В избу вбежал выходивший со сна отлить Бахур.

— Там тьма вооруженных людей идут!

— Может, охотники? — спросил я. И увидел сразу в два окна, что не охотники.

Через несколько мгновений спецназ ФСБ ворвался в избу. Перепуганные больше, чем мы, они кричали разное: «Стоять!», «Лечь!», «Руки за голову!», «Выходи!».

Выполнить все их команды не представлялось возможным, но всё же было крайне желательно. Ведь в руках каждого было мощное боевое оружие не слабого калибра. Полуодетых и совсем не одетых, нас выволокли из избы и бросили в снег. И сняли нас на видео, гордые собой.

Потом они вспороли и перевернули всё, что могли перевернуть. Спецсобаки обнюхали всё, что можно обнюхать. С металлоискателями в руках они обследовали все строения. И помрачнели, так как ничего не нашли. Позволив нам одеться, всех нас бросили в баню, кроме Акопяна. И стали выдергивать на допросы. Главным у них был тощий высокий офицер подполковник Кузнецов. На нем были темные очки. Четыре офицера были из Москвы. На всех были черные вязаные шапочки.

К вечеру нас доставили в изолятор временного содержания в поселке Усть-Кокса. Ночью ребят опять выдергивали на допрос, убеждая дать на меня показания. На меня и на Сергея Аксенова. Меня не беспокоили. Я лежал на деревянных нарах и сквозь сон диктовал молодому конокраду с монгольским лицом слова песни «Окурочек». Второй молодой конокрад, тоже с монгольским лицом, спал на верхних нарах. В углу стояло ведро, накрытое тряпкой, — наш туалет. Он, как полагается, вонял.

Потом была база УФСБ где-то в районе поселка Майма. А девятого апреля меня и Аксенова на самолете доставили в Москву. Везли в железных ящиках внутри «Газели». Сквозь щели я видел первую зелень и ощущал теплый воздух. Было дико обидно. «Свои» своих схватили по обвинению в попытке отторгнуть от Казахстана и присоединить к России земли близ Усть-Каменогорска. «Свои» своих сдали в тюрьму «Лефортово». И потекли дни заключения.

Я выпутался из их недружелюбных объятий. Отсидел срок. Как-то ночью в Москве увидел предателя Акопяна в компании офицера, бравшего нас на Алтае. В 2005 году был арестован Балуев, один из ребят, ожидавших нас на пасеке. Он под следствием сидит в тюрьме Новосибирска. Сергей Аксенов вышел из колонии и родил сына Ивана: крепкий красивый пацан. Недавно меня предал Голубович — выступил в составе антипартийной группы против меня. Вместе с ним выступил против меня Шаргунов — другой водитель, побывавший со мной на Алтае. Еще двое алтайских ветеранов погибли раньше странными смертями. Золотарев выброшен из окна в Барнауле в 2000 году, Бурыгин погиб в ночь обыска в Москве тридцатого марта 2001 года. Мир их праху. Над ними сомкнулись воды жизни.

Хобби

Хобби — это не центральное занятие в жизни, а побочное. Я вот люблю до сердцебиения странных немецких поэтов и гностиков-еретиков. Когда мне было двадцать восемь лет, я жил на Погодинской улице, неподалеку от Новодевичьего монастыря, в девятиметровой комнате. Ко мне приходил худой, носатый парень-австриец, служивший в посольстве Австрии переводчиком, и вместе мы переводили на русский стихи поэта-мистика Тракля. Я уже не помню ни имени, ни фамилии австрийца, не сохранились и мои переводы, сделанные по его подстрочникам. Я случайно вспомнил сегодня о лейтенанте Тракле, он покончил с собой в 1914-м в военном госпитале. Вспомнил и подумал, что я совсем не тот человек, который известен всем. Из этой желтой девятиметровой комнаты я каждый день ходил прогуливаться на Новодевичье кладбище. Незадолго до описываемого мной времени туда перенесли останки великого поэта Хлебникова. Я покупал на рынке большие красные яблоки и клал всегда одно яблоко на могилу Хлебникова. Когда его склевывали птицы, я клал следующее яблоко… Большую часть времени я проводил в одиночестве.