АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация) - [5]

…И это сделал… друг. Наш общий друг, который в свое время рьяно перетягивал нас в Обнинск, уговорил меня подать на конкурс в институт, в котором сам работал, вместе с нами переживал все перипетии этого конкурса, поздравил меня телеграммой о «единодушном избрании», а теперь забыл о том, что я не мертва, что я — чувствующее, что я живое существо!

Одно — искажено (якобы три года длящийся бракоразводный процесс! И не я противилась разводу, а… государство! Одно только государство! Я вообще здесь не причем! — Н.Р.)

Другое — безжалостно (подчеркнуть мою бездетность! — Н.Р.).

Третье — оскорбительно («Солженицын еще шире поддерживает Решетовскую…» Будто я соглашусь на его материальную поддержку, перестав быть его женой!.. — Н.Р.). Правда, позже, одолеваемая болезнями, я его помощь приняла.

Жорес Александрович забыл, что он мужчина. Вместо того, чтобы встать на мою защиту, на защиту обиженной и оскорбленной, он встал на защиту сильного!!!

Имущество… Доллары… Как это все несущественно. Существенно совсем другое… Не хлебом единым жив человек! Как можно говорить или думать о вещах, когда речь идет о загубленной жизни?! О загубленной вере в человека, который был для тебя лучшим на земле! Как можно было в столь небрежном тоне говорить о тяжелейшей семейной драме Солженицына-Решетовской?..

На следующее утро я проснулась с готовым опровержением в голове — опровержением обоих авторов: и того, кто нападал на Солженицына, и того, кто брал его под спою защиту. Все свои мысли тотчас же перенесла на бумагу. Но как переправить это в «Нью-Йорк Таймс»?

Вспомнила о Зинаиде Петровне Невской, владеющей английским языком. Попрошу ее помочь мне написать адрес на конверте.

И вот она у меня. Без каких бы то ни было комментариев я предлагаю ей прослушать записанное накануне на магнитофон. А после этого спрашиваю:

— Что бы Вы делали на моем месте?

— Отвечала бы, — не задумываясь говорит она.

— В таком случае — слушайте!

«По поводи статей Семена Владимирова и Жореса Медведева, опубликованных в газете „Нью-Йорк Таймс“ и касающихся Солженицына.

Я не читала статей Семена Владимирова и Жореса Медведева, опубликованных в газете „Нью-Йорк Таймс“, слышала о них лишь по радиостанции „Голос Америки“ в комментарию: Константина Григоровича-Барского. Однако услышанного мною вполне достаточно, чтобы сделать следующее заявление.

Я возражаю как Владимирову, так и Медведеву, возражаю всем и каждому, кто полагает, что семейная трагедия Солженицына и Реше-товской, Глеба и Нади Нержиных (так мы названы в романе „В круге первом“) может быть разрешена торговой сделкой! Я возражаю всем, кто пытается подменить моральную ответственность Солженицына за его поступки материальной ответственностью, в чем бы от ни выражалась: в „поддержке“ оставляемой жены или в половинном разделе его состояния.

Никакие даже миллионы не в состоянии компенсировать потери веры в человека, который был для меня самым дорогим, самым близким, самым лучшим па земле. Мне выпала горькая доля через самого Солженицына позттъ, чтд такое ложь и чтд такое насилие! — то есть тд, что сам он провозглашает величайшим злом мира!..

Медведеву я представляюсь „нереальной женой“ Солженицына. Реальной он считает Светлову, о самом знакомстве с которой Александра Исаевича я узнала за три с половиной месяца до рождения их ребенка! Светлова вошла в жизнь нашей семьи любовницей моего мужа. Для меня от таковой остается и останется, пока я жива.

Медведев ошибается, когда утверждает, что наше бракоразводное дело длится три года. Ученому-геронтологу на этот раз изменяет память, ибо прошло менее трех лет с тех пор, как Жорес Александрович был шшимгостемтдачепод Нарофоминском. Первыйраз-Змая 1970 г. — в тот день, когда мы с мужем переехали с зимней дачи Ростроповича на нашу собственную, летнюю. Напомню Жоресу Александровичу — в тот раз он привез нам особого сорта картофель для посадки! Второй раз -20 мая 1970 г. — на третий день после того, как его выпустили из Калужской психиатрической больницы, и мы с мужем еще потом отвозили Вас, Жорес Александрович, на своей машине на станцию Балабано-бо… В то время ничто не предвещало семейной драмы. Напротив, совсем незадолго до нее, 27 апреля того же 70-го года, в день нашего с Александром Исаевичем двадцатипятилетия супружества, мой муж произнес тост за то, чтобы мы с ним „до гроба оставались вместе“! (Одно из многих его заверений!)

Сообщая мне в сентябре 1970 г. о предстоящем рождении ребенка, Александр Исаевич оставлял за мной право решения вставшей перед нами сложной проблемы: „Ты все будешь решать сама“, „Нет никакого срока для решения, пока ничто не гонит. Не спеши!“ — писал он мне. Однако в дальнейшем он отступился от своих слов и прибегнул к насильственному разводу через суд, сделав меня же еще и ответчицей.

И я сопротивлялась разводу не только потому, что не мыслю своей жизни вне жизни Александра Исаевича, но и потому, что не хотела, что — бы человек, в котором многие видят правдолюбца, предстал перед миром лжецом/

Я взывала к нему, чтобы он сомкнул те до предела разверстые ножницы, какие образовались у него между личным и социальным планами. Покачто… тщетно!