АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация) - [14]
— Я сделал это сгоряча. Сейчас, может быть, не сделал бы… — сказал он. — Но раз уж дело сделано, теперь мой адвокат будет неукоснительно следить за тем, чтобы оно выполнялось.
Что же это было за „разъяснение“? Вот его русский перевод:
„Госпожа Наталья Решетовская, брак которой с Александром Солженицыным был расторгнут 15 марта, 9 марта 1973 года сообщила в „Нью-Йорк Таймс“, что она в близком будущем опубликует отдельные главы мемуаров. Это ее полное право. Но она не уполномочена опубликовывать письма, которые ей направлял Александр Солженицын, корреспонденцию, которую он вел с другими лицами или материалы из его литературного архива. Александр Солженицын не давал ей на это полномочий. Как автор, Александр Солженицын категорически запрещает, основываясь на действующих во всех культурных государствах законах авторского права и защиты личности, публикацию подобных писем и соответствующих материалов. Соблюдение этого запрета должно быть поддержано применением правовых норм. Издатели и газетные редакции, которым все-таки мемуары г-жи Решетовской, а также письма и литературные материалы Александра Солженицына, могут быть предложены, должны быть предупреждены, что Александр Солженицын этого не потерпит.
Цюрих, 2 мая 1973 г.“
„“.Солженицын этого не потерпит… Выраженьице!
Я подумала-подумала и несколько дней спустя написала швейцарскому адвокату Александра Исаевича:
„Уважаемый доктор Фриц Хееб!
Александр Исаевич Солженицын познакомил меня с тем „Разъяснением“, которое он сделал через Вас в газете „Нойе Цюрихер Цай-тун“ 14 мая 1973 года. Во избежание каких бы то ни было недоразумений в будущем, я убедительно прошу Вас прислать мне тексты тех статей законов об авторском праве и защите личности, на которых основывается данное Вами „Разъяснение“. Я прошу Вас об этом, чтобы руководствоваться соответствующими положениями при подготовке своих мемуаров к печати.
Не могу не выразить своего удивления по поводу того, что в такой культурной стране, как Швейцария, и в такой солидной газете, как „Нойе Цюрихер Цайтунг“, сделанное Вами „Разъяснение“ подано в малоприемлемой, с моей точки зрения, форме.
15 июня 1973 г.“
Мне на самом деле нужна была ясность: на что я имею юридическое право, на что — нет. Ведь теперь, когда мне оставалось надеяться только на себя в смысле своей реабилитации, становилось совершенно ясно, что мне необходимо публиковать свои мемуары. Я должна рассказать в них о жизни, которая забыта, которой для многих, да и для самого Александра Исаевича, как бы и не было вовсе…
Ответ от Фрица Хееба мне придет в конце июля и окажется весьма расплывчатым.
Таким образом, почва для публикации какой-то части моих мемуаров была подготовлена и морально, и юридически. На Западе даже подтверждено мое право на это! Тем лучше!
Знакомство с редактором издательства Агентства печати „Новости“ произошло у меня 18 июня. Был теплый солнечный день. Я готовила на балконе салат, ожидая АПНовцев, когда увидела перед собой Рогачева. На некотором расстоянии от него остановился полноватый мужчина среднего роста с портфелем в руках. Это был Константин Игоревич Семенов, которого Вячеслав Сергеевич представил мне как моего редактора.
Случилось не так, как мне хотелось. Редактором оказался мужчина, а не женщина, и русским, как позже выяснилось, он был только по отцу. Тогда я пожалела, что буду иметь дело с редактором-мужчиной, но позже поняла, что это к лучшему: мужчина мог служить как бы противовесом моей склонности к подчас излишнему выражению своих эмоций.
С Константином Игоревичем сразу же случились маленькие приключения. Сначала он споткнулся о порог, а потом провалился в еще не испробованном новом шезлонге. „Это Вы всегда так гостей встречаете?“ — спросил он совершенно спокойным раскатистым голосом, сидя прямо на земле. Произошло это под нашей раскидистой яблоней, в тени которой я подготовила место для беседы: складной низкий столик, шезлонг и два складных креслица.
Здесь мы и совещались. Разговор шел о прочитанных редактором главах, которые он посчитал „литературно написанными“, но требующими доработки. Потом — о содержании всей вещи, о ее рамках; о том, что уже написано, что — нет.
Мне же больше всего хотелось понять, почему АПН заинтересовалось моими мемуарами. Если они думают, что я намерена чернить своего героя, то ошибаются. Я хочу постараться просто воспроизвести нашу жизнь, показать ее такой, какой она была. Константин Игоревич весьма красноречиво уверял меня, что ничего другого от меня и не требуется. Интересна не только судьба Александра Исаевича, но и моя, вообще нашего поколения. Мало кто сохранил столько писем, как это сделала я. Эти письма — лучшие документы эпохи. Личность Солженицына интересует многих, а потому воспоминания его жены не могут не вызвать большого интереса.
Константину Игоревичу хотелось бы прочесть еще что-нибудь мое, кроме тех глав, что были напечатаны в „Вече“.
Пока я накрывала на стол на закрытой веранде, Семенов просмотрел не совсем еще законченное „Тихое житье“ и „Молодожены“. Нашел, что это тоже интересно, но поработать над этим следует еще.
