Анжелика. Маркиза Ангелов - [51]

Он добавил немного поспешно, что их дом в распоряжении месье Рошфора и что тому надо только попросить у горничных все, что ему необходимо для собственного удобства. Ужин подадут через час. Пастор поблагодарил и попросил разрешения удалиться, чтобы «немного умыться».

«Неужели ему не хватило ливня? — подумала Анжелика. — Смешные люди эти гугеноты! Правду говорят, что они не такие, как все. Я спрошу у Гийома, он тоже моется по любому поводу. Наверное, у них так принято. Вот, должно быть, почему у них часто растерянный и даже, можно сказать, такой ранимый вид, как у Лютцена. У них, видимо, до того начищенная кожа, что им больно… Как и тот недотепа Филипп, который все время испытывает потребность мыться. Несомненно, этот его чрезмерный уход за собой тоже доведет его до ереси. Его, может быть, сожгут, и это пойдет ему на пользу!»

Однако, когда гость направился к двери, чтобы попасть в комнату, указанную ему мадам де Сансе, Жослен, со своей обычной резкостью, схватил его за руку.

— Еще один вопрос, пастор. Чтобы иметь возможность работать в этих американских странах, необходимо, несомненно, быть богатым или приобрести должность корабельного знаменщика, или хотя бы ремесленника какой-нибудь профессии?

— Сын мой, Америки — это свободные земли. Там никто ничего не требует, хотя там нужно работать усердно и тяжело, а также защищаться.

— Кто вы, незнакомец, что позволяете себе называть этого молодого человека вашим сыном, и это в присутствии его родного отца и меня, его деда?

Насмешливый голос старого барона повысился.

— Я пастор Рошфор, месье барон, к вашим услугам, но без епархии и только проездом.

— Гугенот! — прогремел старик. — И который вдобавок приехал из этих проклятых стран…

Он оставался на пороге, опершись на свою трость, но выпрямившись во весь рост. Он позаботился о том, чтобы снять широкий черный плащ, который он носил в течение зимы. Его лицо показалось Анжелике таким же белым, как его борода. Не зная почему, ей стало страшно, и она поторопилась вмешаться.

— Дедушка, этот месье весь промок, и мы пригласили его обсохнуть. Он рассказывал нам истории о своих путешествиях.

— Предположим. Не буду скрывать, что я восхищаюсь отвагой, и когда враг является с открытым забралом, я считаю, что он достоин определенного уважения.

— Месье, я пришел не как враг.

— Избавьте нас от ваших еретических проповедей. Я никогда не принимал участия в ученых спорах, которые не входят в компетенцию старого солдата. Но я считаю необходимым сказать вам, что в этом доме вы не обратите ни единой души.

Пастор издал еле заметный вздох.

— По правде говоря, я вернулся из Америк не как проповедник, ищущий новых обращений. В нашей церкви верующие и любознательные приходят к нам по своей воле. Мне хорошо известно, что члены вашей семьи ревностные католики и что очень сложно обратить людей, чья религия основана на древнейших предрассудках, и которые считают себя единственно правыми.

— Вы признаете таким образом, что вербуете ваших сторонников не среди хороших людей, а среди нерешительных, разочаровавшихся честолюбцев, расстриженных монахов, счастливых видеть свои распутства освященными?

— Месье барон, вы слишком скоры в своих суждениях, — сказал пастор, чей голос становился тверже. — Некоторые высокопоставленные лица и католические прелаты уже обращены в наши доктрины.

— Вы не открыли мне ничего нового. Гордыня может ослабить даже лучших. Но наше преимущество, для нас, католиков, это то, что нас поддерживает молитвами вся церковь, святые и наши мертвые, в то время как вы, в вашей гордыне, вы отрицаете это заступничество и заявляете о своем праве на личное общение с Богом.

— Паписты обвиняют нас в гордыне, а сами претендуют на безгрешность и присваивают себе право на насилие. Когда я покинул Францию, — продолжил пастор приглушенным голосом, — это было в 1629 году, мне, совсем еще молодому человеку, удалось избежать чудовищной осады Ла-Рошели полчищами Ришельё. Подписывали Алесский договор, лишающий протестантов права владеть крепостями.

— Давно было пора. Вы становились государством в государстве. Признайтесь, что вашей целью было вырвать все западные и центральные области Франции из-под влияния короля.

— Я этого не знаю. Я был еще слишком молод, чтобы присоединиться к таким грандиозным планам. Я только понял, что эти новые решения противоречили Нантскому эдикту Генриха IV. По возвращении я с горечью заметил, что его не прекратили оспаривать и искажать его статьи с неукоснительностью, сравнимой только с недобросовестностью казуистов и судей. Это называют минимальным соблюдением эдикта. Также я вижу, что протестанты обязаны хоронить своих мертвых по ночам. Почему? Потому что в эдикте не уточняется, что погребение протестанта может проводиться днем. Следовательно, надо это делать ночью.

— Это должно соответствовать вашему смирению, — сказал с ухмылкой старый дворянин.

— Что касается статьи 28, позволяющей протестантам открывать школы во всех местах, где разрешено отправление культа, как она выполняется? Эдикт не говорит ни об изучаемых предметах, ни о количестве учителей, ни о численности классов на коммуну, поэтому было принято решение, что должен быть только один протестантский учитель на школу и на город. Именно таким образом в Марене я видел шестьсот протестантских детей, у которых был только один учитель. Ах! Вот он, тайный замысел, к которому привела лживая диалектика старинной церкви! — воскликнул пастор во весь голос.