Аня из Авонлеи - [80]

— Однако и Анины методы дали неплохие результаты в случае с Дэви, — улыбнулась миссис Линд. — Он заметно изменился к лучшему, скажу я вам.

— Он неплохой мальчуган, — признала Марилла. — Я и не предполагала, что так полюблю этих детей. Дэви так и берет за сердце… и Дора — прелестный ребенок, хотя она… как-то… ну, что-то…

— Однообразна? — подсказала миссис Рейчел. — Точно. Как книжка, в которой все страницы одинаковы. Из Доры вырастет хорошая, надежная женщина, скажу я вам. Но пороха она не выдумает. С такого рода людьми удобно иметь дело, даже если они и не такие интересные, как другие.

Гилберт Блайт был, вероятно, единственным человеком во всей Авонлее, кого обрадовало известие об уходе Ани из школы. Ее ученики смотрели на это как на настоящее бедствие. Аннетта Белл рыдала всю дорогу из школы домой. Энтони Пай провел два решительных и ничем не спровоцированных сражения с другими мальчиками, чтобы дать выход своим чувствам. Барбара Шоу проплакала всю ночь. Пол Ирвинг открыто заявил своей бабушке, что не намерен есть овсянку в течение целой недели.

— Я не могу, бабушка, — сказал он. — И не знаю, смогу ли я вообще что-нибудь есть. У меня такое чувство, будто в горле стоят ужасный комок. Я плакал бы на всем пути из школы домой, если бы Джейк Доннелл не смотрел на меня. Я поплачу в постели. Ведь никто не заметит этого завтра по моим глазам, правда? Слезы были бы таким облегчением… Но так или иначе, а овсянку я есть не могу. Мне нужны все мои силы, чтобы вынести это горе, и их совсем не останется на борьбу с овсянкой. О, что я буду делать, когда моя любимая учительница уйдет? Милти Бултер готов побиться об заклад, что нашей новой учительницей будет Джейн Эндрюс. Может быть, мисс Эндрюс и хорошая учительница, но я знаю, что она не будет все понимать так, как понимала мисс Ширли.

Диана тоже смотрела в будущее с пессимизмом.

— Здесь будет ужасно грустно следующей зимой, — горевала она как-то раз вечером. Опускались сумерки, лунный свет лился "воздушным серебром" через ветви вишен и наполнял восточный мезонин мягким, словно сон, сиянием, в котором сидели и беседовали две девушки — Аня на своем низком кресле-качалке, а Диана сидя на кровати по-турецки. — Вы с Гилбертом уедете… и Алланы тоже. Мистера Аллана приглашают в Шарлоттаун, и конечно же он согласится. Это ужасно! Всю зиму у нас будет вакансия, и нам предстоит выслушать проповеди длинной вереницы кандидатов… и половина из них, я уверена, окажется невыносимо скучными.

— Надеюсь, что они не выберут мистера Бакстера из Восточного Графтона, — сказала Аня решительно. — Все его проповеди невероятно мрачные. Мистер Белл говорит, что это священник старой школы, но миссис Линд считает, что все Дело в несварении желудка. По слухам, его жена не очень хорошая хозяйка, и миссис Линд говорит, что, если человеку приходится есть перекисший хлеб каждые две недели из трех, в его теологии непременно будет какой-нибудь выверт. Миссис Аллан с грустью думает о том, что придется покинуть Авонлею. Она говорит, что с тех самых пор, как она приехала сюда вскоре после свадьбы, все здесь были очень добры к ней и у нее такое чувство, будто нужно расстаться с самыми верными и близкими друзьями. И потом, здесь могила ее ребенка… Она никак не может привыкнуть к мысли, что нужно покинуть эту могилку… Это была совсем крошка, всего трех месяцев от роду, и миссис Аллан боится, что эта маленькая душа будет тосковать о маме. Но она не хочет тревожить этим мистера Аллана. Она говорит, что почти каждый вечер украдкой ходит через березовую рощу на кладбище и поет колыбельные своему умершему младенцу… Она сказала мне об этом, когда мы недавно встретились на кладбище; я относила первые розы на могилу Мэтью. Я пообещала ей, что, пока остаюсь в Авонлее, буду класть цветы на могилку ее ребенка, а когда я уеду, то…

— Это буду делать я, — кончила Диана сердечно. — Непременно. И на могилу Мэтью тоже.

— О, спасибо. Я как раз хотела попросить тебя об этом… И на могилу Эстер Грей. Пожалуйста, не забудь о ней. Знаешь, я столько думала и мечтала об Эстер Грей, что она стала для меня необычайно реальной. Я часто думаю о ней, там, в ее маленьком саду, в этом прохладном, неподвижном зеленом уголке. И я вообразила, что, если бы я смогла прокрасться туда когда-нибудь весенним вечером, в волшебный час между светом и тьмой, и бесшумно подняться на поросший буками холм, я нашла бы сад таким, каким он был прежде. А за садом, полным аромата июньских лилий и роз, был бы маленький домик, увитый плющом, и Эстер Грей гуляла бы там, прекрасная, с кротким и нежным взглядом, приподнимая концами пальцев подбородочки милых лилий и нашептывая секреты розам, а ветер перебирал бы ее мягкие темные волосы… И я пошла бы ей навстречу — о, совсем неслышно — и протянула бы руки и сказала бы ей: "О, Эстер Грей, не позволишь ли ты мне стать твоей подругой, потому что я тоже люблю розы?" И мы сели бы рядом на старую скамью, немного поговорили и немного помечтали или просто прекрасно помолчали бы вдвоем. А потом взошла бы луна и я оглянулась бы вокруг — и уже не было бы ни Эстер Грей, ни маленького домика, увитого плющом, ни роз — только старый заброшенный сад с рассыпанными в травах звездочками июньских лилий, и ветер, вздыхающий — о, как печально! — в вишневых деревьях. И я не знала бы, было ли все это на самом деле или я только все это вообразила.