Антуан Ватто - [10]
Содержание этого самого известного «галантного празднества» художника вызывает различные мнения. Возможно, это интерпретация известной со времен Ренессанса темы «садов любви», которая привлекала в свое время Рубенса и других мастеров Фландрии и Италии. А, быть может, воспроизведение сцены из прециозного романа Поля Таллемана Езда в остров любви (1663), популярного в аристократических кругах, ставшего своего рода учебником игры в чары любви. Полотно имело огромный успех, и Ватто исполнил его повторение (1718, Дворец Шарлоттенбург, Берлин), за которым закрепилось название Отплытие на остров Киферу (1718–1719).
Размер первого полотна, диктовался требованиями Королевской Академии, где по-прежнему ценились пышные апофеозы, велеречивые картины на исторические и мифологические сюжеты. Паломничество на остров Киферу, быть может, не самое лучшее произведение Антуана Ватто. Неизвестно, был ли удовлетворен картиной он сам, как, например другой своей более поздней работой Отдых во время охоты (ок. 1720). Сейчас трудно определить, какой точно смысл вкладывал он в сюжет этого полотна. Должно ли оно было прозвучать как ностальгическое воспоминание об ушедшем прошлом «Grand siécle», галантные нравы которого пародировались в романах Мариво? Или, напротив, Ватто двигало желание рассказать о том неизведанном и таящем много нового для человека будущем? Мечта об острове любви — Кифере — влечет изображенную на картине яркую процессию дам и кавалеров именно от прошлого к будущему. Огромную палитру чувств представил художник в этой процессии — томность, кокетство, жеманность, нежность, придав несколько печальную окраску происходящему, а, быть может, даже чуть иронично оценивая театральность выражения подлинных человеческих чувств, скрытых за масками внешней галантности пар. Эта легкая ирония сквозит в том, как легко заменяет Ватто увитую цветами герму Афродиты, изображенную в первом варианте, на мраморную статую Афродиты с амурами — во втором. Как легко, нарушая артистичность первого варианта, перегружает композиционно второй, добавляя летящих пухлых розовых амуров, мачту с розовым флагом на корабле, увеличивая число влюбленных пар. Почти в танцевальных па движутся пары по крутому склону берега к тихой воде озера, где ждет их корабль. Переливы светлых и темных пятен звучных цветов, плавный ритм расположения фигур в пейзаже рождают впечатление движущейся волны. Эту мелодичность в движении уловили братья Гонкуры, писавшие: «…кажется, что процессия движется в определенном ритме, и ее движение напоминает гармонию танца»[13]. В картине Ватто видится синтез мечты и реальности, мифа и современности, но, какой смысл вкладывал в него сам художник, навсегда останется тайной «манеры Ватто», особое обаяние которой именно в этой недосказанности всего изображаемого им. Художник часто бывал неудовлетворен своими работами. «Ватто никогда не бывает удовлетворен своими картинами, что не мешает ему быть одним из нынешних королей кисти»[14], — писал один из его биографов. В приступах уныния и недовольства художник иногда уничтожал свои работы.
«Думаю, что одной из главных причин такого недовольства являлось присущее ему высокое представление о живописи. Могу засвидетельствовать, что он представлял себе искусство как нечто гораздо более возвышенное, чем то, что сам он делал»[15], — писал другой современник Ватто.
Свои мысли об искусстве Антуан Ватто выразил в полотне Жиль (1718–1719), исполненном до отъезда в Англию. Для образа стоящего на просцениуме и словно грустно смотрящего в зал комедианта позировал, возможно, друг Ватто, одетый в театральный костюм. Его лицо лишено мимики, фигура в белом балахоне неподвижна и выглядит величественной в этом почти двухметровом по высоте полотне. Подчеркнутая простота композиции позволяет выделить выразительное лицо Жиля, его умные печальные глаза. Созданный Ватто образ актера полон человечности, беззащитной доброты. В нем воплощены размышления Ватто о положении художника в мире, полном несправедливости и огорчений, о вынужденном одиночестве. Впервые в его портрете-маске столь сильно и обнаженно была выражена глубокая внутренняя сущность образа. Театрализованный портрет-маска, портрет-амплуа превратился в остро психологический портрет современника. Жиль Ватто, подобно Хромоножке Хусепе Риберы или Продавщице креветок Уильяма Хогарта, Шутам Диего Веласкеса, стал воплощением образа человека из народа, жизнь которого стремились познать и правдиво передать художники XVII и XVIII столетий. Как и герои произведений П. К. Мариво, Жиль Ватто наделен высоким человеческим достоинством, открытостью души, способной на глубокие чувства.
Осенью 1719 года Антуан Ватто уезжает в Англию. Он живет в доме своего последователя — живописца Филиппа Мерсье. Предполагалось, что он будет здесь лечиться, так как болезнь легких обострялась, но переезд через Па де Кале до Дувра, а затем дорога до Лондона не пошли ему на пользу. Влажный климат Англии усилил болезнь. Что еще заставило художника покинуть Париж, несмотря на успех и признание, осталось неизвестным. Владельцы богатых особняков Лондона охотно покупали его работы (некоторые он привез с собой. —
«Искусство создает великие архетипы, по отношению к которым все сущее есть лишь незавершенная копия» – Оскар Уайльд. Эта книга – не только об искусстве, но и о том, как его понимать. История искусства – это увлекательная наука, позволяющая проникнуть в тайны и узнать секреты главных произведений, созданных человеком. В этой книге собраны основные идеи и самые главные авторы, размышлявшие об искусстве, его роли в культуре, его возможностях и целях, а также о том, как это искусство понять. Имена, находящиеся под обложкой этой книги, – ключевые фигуры отечественного и зарубежного искусствознания от Аристотеля до Д.
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
Есть в искусстве Модильяни - совсем негромком, не броском и не слишком эффектном - какая-то особая нота, нежная, трепетная и манящая, которая с первых же мгновений выделяет его из толпы собратьев- художников и притягивает взгляд, заставляя снова и снова вглядываться в чуть поникшие лики его исповедальных портретов, в скорбно заломленные брови его тоскующих женщин и в пустые глазницы его притихших мальчиков и мужчин, обращенные куда-то вглубь и одновременно внутрь себя. Модильяни принадлежит к счастливой породе художников: его искусство очень стильно, изысканно и красиво, но при этом лишено и тени высокомерия и снобизма, оно трепетно и человечно и созвучно биению простого человечьего сердца.
Наркотизирующий мир буржуазного телевидения при всей своей кажущейся пестроте и хаотичности строится по определенной, хорошо продуманной системе, фундаментом которой является совокупность и сочетание определенных идеологических мифов. Утвердившись в прессе, в бульварной литературе, в радио- и кинопродукции, они нашли затем свое воплощение и на телеэкране.
В течение первых десятилетий нашего века всего несколько человек преобразили лик мира. Подобно Чаплину в кино, Джойсу в литературе, Фрейду в психологии и Эйнштейну в науке, Пикассо произвел в живописи революцию, ниспровергнув все привычные точки зрения (сокрушая при этом и свои взгляды, если они становились ему помехой). Его роднило с этими новаторами сознание фундаментального различия между предметом и его изображением, из-за которого стало неприемлемым применение языка простого отражения реальности.
Наше искусствоведение располагает довольно скудными биографическими сведениями о Николае Васильевиче Невреве, а, между тем, это был один из весьма одаренных и очень характерных художников своего времени. Его несправедливо забыли. И все же мастер всегда оставался самим собой, как в области бытового жанра и портрета, так и в области пейзажа и исторической живописи. Совершенствуя свое мастерство, он рос как художник, искал новые сюжеты на всем протяжении своего длинного творческого пути, всю жизнь старался определить свое призвание, обращаясь то к портрету, то к жанру, то к исторической живописи.
Аркадий Александрович Пластов родился в 1893 году в художественно одаренной семье. Его дед был сельским архитектором, занимался иконописью. Свою любовь к искусству он передал сыну, а через него и внуку. Для последнего самым ярким воспоминанием юности был приезд в село артели иконописцев, приглашенных подновить росписи местной церкви, некогда изукрашенной отцом и дедом. С восхищением наблюдал юноша за таинственными приготовлениями богомазов, ставивших леса, растиравших краски, варивших олифу, а затем принявшихся чудодействовать разноцветными кистями в вышине у самого купола.
«Маленький стриженый человечек с помятым лицом, который, когда разговаривал, то от смущения расстегивал все пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус». Такими словами Антон Павлович Чехов в своем знаменитом рассказе Попрыгунья в образе доктора Коростелева изобразил внешность русского художника Алексея Степановича Степанова. Но зато как точно в этом рассказе показал он характер героя, его деликатность, скромность, мягкость и доброту... Именно таким замечательным характером обладал А.С.
Иван Иванович Шишкин (1832—1898) — русский художник-пейзажист, живописец, рисовальщик и гравёр-аквафортист. Представитель Дюссельдорфской художественной школы. Академик (1865), профессор (1873), руководитель пейзажной мастерской (1894—1895) Академии художеств.