Антропологические традиции - [69]
Некоторые темы более непосредственно связаны с политикой, чем другие, и контакт между индейцами и белыми относится к первым. В таких случаях активная позиция исследователя, которую индейцы все чаще ожидают и требуют, становится неотъемлемой частью самого этнографического исследования. Девиз организации «Черные пантеры» в США 1960-х годов («Ты — либо часть решения проблемы, либо — часть проблемы») сегодня приложим ко множеству случаев в индигенной Бразилии. Научная нейтральность, обусловленная либо академической пунктуальностью, либо политической беспомощностью, все менее и менее терпима как со стороны коллег этнографа, так и со стороны его хозяев-индейцев.
Более того, интенсивная полевая работа в индигенном обществе (или, если уж говорить всерьез, в любой группе) всегда предполагает тесную вовлеченность. Обмен подарками, выбор информантов, ответы на вопросы о собственном обществе и другие аспекты постоянного общения неизбежно помещают этнографов, независимо от их желания, в средоточие политики, хотя многое здесь кажется тонким и неуловимым. Принимать это обстоятельство во внимание в рамках проводимого исследования представляется критически важным; однако выбор, конечно, зависит от теоретических интересов, профессионального стиля, личной восприимчивости и большей или меньшей степени политической наивности.
Не существует «чисто научных исследований»; то, что существует, — это личная склонность и возможность за счет средств риторики исключить из собственных текстов личностные, политические, моральные или этические аспекты научной работы. К тому же политическая вовлеченность в проблемы индигенистской политики, хотя временами и отнимает массу времени (составление документов, помощь индейцам в конгрессе и правительственных учреждениях, участие в мучительно долгих, тянущихся за полночь дискуссиях, а недавно к этому добавилось еще и составление проектов развития общин), не является по сути отвлечением от научно ориентированных планов работы.
Ни одна наука не существует в социальном вакууме, и этнологии это касается прежде всего. Здесь «наблюдатели» и «наблюдаемые»[74] являются и авторами, и актерами одного и того же сценария. В конце концов, при написании монографии именно этнографы, признают они это или нет, конструируют ее, выбирая тон, форму и стиль в соответствии с собственными представлениями. Короче говоря, они представляют собой необъемлемую часть описываемой ими реальности.
Можно ли преуспеть сразу в качестве ученого и политического активиста или нельзя, ясно одно — практически каждый этнолог в Бразилии так или иначе оказывается связанным с судьбой коренных народов страны, что отражается и на характере исследований, и на выборе тем и теоретических подходов, полевых стратегий и методов этнографического письма.
Есть, разумеется, и иностранные антропологи, глубоко вовлеченные в защиту прав коренных народов. Их озабоченность столь же сильна, как и у их бразильских коллег. Однако я хочу отметить, что, в отличие от бразильских этнологов, североамериканские и британские антропологи склонны выбирать один из двух вариантов: они либо остаются в рамках академической работы, а защиту прав человека практикуют (если вообще это делают) лишь в перерывах между профессиональными заботами, либо отказываются от академической карьеры вовсе и посвящают себя целиком правозащитной деятельности.
В Бразилии совмещение академических обязанностей с социальной ответственностью практического свойства не только встречается часто, но и вполне желанно и ожидаемо со стороны антропологического сообщества в целом. Вполне вероятно, что условия академической работы в Бразилии таковы, что предоставляют большую свободу действий, чем антропологическая среда англосаксонского мира. Однако этого вряд ли достаточно, чтобы объяснить суть различия.
Как сформировался этот специфический бразильский этос? Каковы исторические и социальные ингредиенты, которые, сложившись вместе, произвели этот стиль в изучении коренных народов?
Рождение бразильской антропологии обычно усматривают в корнях движения за модернизацию в 1920-х годах и усилий по созданию бразильской нации (Peirano 1981). Долгом интеллектуалов в то время была разработка такой идеи национальной идентичности, в которой использовалось бы все «местное» («native»). Художники, писатели, социологи и прочие теоретики работали не просто для собственного удовлетворения или развития науки как таковой. Их творчество было мотивировано и направлялось гражданской ответственностью по отношению к консолидации некоего определенного «согражданства». Они работали именно как граждане, привнося свой вклад в строительство новой нации. Антропология возникла и стала процветать как раз в этом контексте. Однако, участвуя в этом широком общенациональном строительстве, первые антропологи предпринимали усилия, чтобы все-таки отличать себя от своих соотечественников-гуманистов. Создавая собственную дисциплину, они делали особый упор на этот привилегированный источник «местного» — индейцев. В течение почти 70 лет антрополог как гражданин (см.:
