Антропный принцип, продолжение - [44]

– Витя, вообще без проблем! Сегодня?

– Да, в полночь.

– Сделаем! Ты приезжай только заранее, часов в одиннадцать, там человек мой будет на месте, он все организует!

Я попрощался, подмигнул старухе, бесстрастно наблюдавшей за мной, и снова принялся крутить диск. Стелла нервно дернула плечом и вздохнула.

– Добрый день, Виктор Геннадьевич.

– Здравия желаю, товарищ Кардинал! Вы у телефона сейчас?

– Само собой разумеется. А почему вы спросили?

– Да так, на всякий случай, проверить кое-что.

– Зато я не могу разобрать, где вы, и меня это несколько удивляет.

Я не стал развивать эту тему и сказал:

– Хочу пригласить вас на встречу.

– Это то, что я думаю?

– Да. Но вход платный. От вас может потребоваться вот что…

Кардинал слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, а потом сказал:

– Что ж, полагаю, это возможно. Называйте место встречи.

Я назвал и повесил трубку. Стелла притопнула туфелькой и сделала большие глаза.

– Все, уходим, уходим, – успокоил я.

Мы направились к двери, и я думал, что смогу удержаться, но нет – повернулся к шаркающей следом старухе и сказал ей:

– Пареньку своему передайте, чтобы с едой не игрался. У нас в Ленинграде хлеб не выбрасывают.

И вышел.

Лестница за дверью оказалась совсем другой: она опускалась по винтовой широкой спирали вокруг пустоты, наполненной бледным светом, лившимся со стеклянного потолка, купол которого был покрыт витражной росписью с изображением морского змия, вздымающегося над кораблем, с кормы которого простирала к нему руки девушка в красном платье. Лифта не было, и мы шли пешком.

– Зря ты так со старухой, – сказала Стелла. – Она роцеах, истребитель. Может при необходимости город сжечь за секунду.

– Хорошо, что такой необходимости пока нет, – ответил я и заметил: – Лестница изменилась.

– Да? Возможно. Но ты забываешь, что ее видишь только ты. Я лично вообще ни по каким лестницам не поднималась.

– А машгиаха в образе первоклассника тоже вижу только я?

Она улыбнулась.

– Нет, и я: это его излюбленный облик. Знаешь, Полигон по-разному влияет на всех. До Эксперимента мы все, и элохимы, и шеды, были… как сказать… более одинаковыми. Да и никаких элохимов и шедов не было до Эксперимента. А в Контуре, и тем более на Полигоне, особенно у тех, кто работает с людьми непосредственно, есть возможность проявить свою индивидуальность – хотя многие из нас уже успели забыть, что это такое, а некоторые никогда и не знали. А тут оказалось вдруг, что у нас есть разные вкусы и предпочтения. Вот машгиаху нравится быть маленьким мальчиком, который живет с бабушкой; Боб выбирает образы каких-то громил и героев боевиков, я… ну, ты знаешь. – Стелла вздохнула. – Не представляю, что будет с этим всем после, когда закончится Эксперимент. Наверное, придется лечиться как-то, восстанавливаться…

Мы вышли из дома, перешли через мост и сели в машину. В серой дали у изгиба набережной ярким пятном маячило красное пальто.

Город приветствовал наше возвращение из закулисья вечерней пятничной суетой: жарой, гудками машин, переполненными трамваями, потными пешеходами, запахами дыма, вонью выхлопных и других разных газов – и я никогда не был так всему этому рад, потому что после визита к машгиаху чувствовал себя, словно оказался на летней цветущей поляне, выбравшись из морозилки с бараньими тушами.

– Как думаешь, насколько Яна сейчас может использовать средства поиска и наблюдения? – спросил я.

Стелла покачала головой.

– Ни на сколько. Она в физическом теле, а значит, любое наблюдение потребует применения такого вида лхаш, который вызовет локальное возмущение, его я тут же засекла бы. Если ты про себя, то она может только связываться с тобой, потому что у нее записаны твои сигнатуры, и только если ты выключил подавление сигнала, но отслеживать передвижения или тем более слышать и видеть – нет, не в состоянии, во всяком случае, в режиме реального времени Полигона. Единственное, что у нее сохранилось в полной мере – это доступ к Сфере вероятности, но, как ты знаешь, события прошедших суток отражаются в ней только после четырех часов утра.

– Мы успеем.

– Значит, сегодня намечается вечеринка? – осведомилась Иф Штеллай.

– Вроде того, – согласился я.

– И мы с Бобом в числе приглашенных?

– Несомненно.

– Знаешь, я так и не поняла до конца, что ты задумал.

– Пусть будет сюрприз.

– Ну что, тогда по мороженому?

Мы съели по мороженому – лучшему в мире ленинградскому пломбиру в вафельном стаканчике, такого мороженого уже нет и никогда больше не будет. Потом Иф Штеллай укатила по своим делам, наверное, в свои 60-е, а я, уже который раз за день, направился к телефону.

Трубку снял Ильинский.

– Привет, Савва Гаврилович, – сказал я. – Как жизнь молодая?

– Хорошо, благодарю вас, – отозвался он. – Позвать Яну?

– Не нужно. Просто передай ей, что встреча прошла отлично и я обо всем договорился. Будем ждать вас в полночь, на Московском проспекте, в кафе «Три звезды». Не опаздывайте.

* * *

Поздним вечером над измученным жарой городом сгустились тучи. Они пришли вместе с ночными сумерками с востока, вздыбились над темнеющим горизонтом сизо-лиловыми исполинскими глыбами, отразили багровые блики отступающего перед их пришествием солнца, укрывшегося за докрасна раскаленной кромкой заката; и чем ближе подступали к городу тучи, таща за собой шлейф ненастной мглы, тем бледнее становился закат, и вот уже сияние расплавленной меди стало оранжевым, потом пожелтело, словно бы обессилев, пока наконец не померкло вовсе, а из темного провала за горизонтом потянуло холодом ночи.