Антракт в овраге. Девственный Виктор - [22]

Свет погас, а мальчик всё не двигался.

На пол упал лунный квадрат, паркет заблестел, как вощёный, выбежал мышонок на светлое место, остановился, сел на задние лапки, умыл наскоро мордочку (длинный хвостик лежал прямо-прямо) и юркнул дальше, в тень.

Пете показалось, что мышонок чихнул; он не был в этом уверен, потому что не знал, умеют ли мыши чихать. Пора идти в детскую! Мама, наверное, не вернётся, – в замочной скважине розовел слабый свет…

Петя снял сапожки и в чулках направился к себе.

Тоже и нянька хороша! Совсем его забыла. Хоть всю ночь в пустой гостиной сиди – ей хоть бы что!

Но нянька совсем про него не позабыла. Хотя она уже молилась перед углом, где рядом с тремя иконами были пришпилены большие картинки житий столь известные во всех подробностях Пете, и висела синяя лампадка, величиной с большую чайную чашку, тем не менее, не прерывая почти благочестивого шёпота и не поворачивая к мальчику головы, она поспела проворчать:

– Ложись скорее! мамаша узнает, забранит. Беда с тобою!

Пете очень хотелось ещё, сидя посреди тёплой детской, спеть, как всегда: «Кончен, кончен дальний путь», но он не посмел, и, кое-как сам раздевшись, оборвав пуговицу на лифчике, он наскоро перекрестился и закрылся одеяльцем.

Нянька начала земные поклоны, – значит, скоро моленью конец, потом она зажжёт огарок и примется ловить блох; но на этот раз всё вышло не по программе.

В комнату вошла мама. Она была в шубке, шапочке, опять раскрасневшаяся, но, кажется, уже не от мороза. Дяди Вовы с нею не было!

III.

Тупина прямо подошла к Петиной кровати и хотела его разбудить, но, увидя, что он не спит уже, нисколько не удивилась, только как-то сердито проговорила:

– Одевайся, Петенька, одевайся!

– Как, мама, разве уже пора вставать? – пробовал было он рассуждать.

– Раз тебе говорят одеваться, значит, одевайся. Ну, скорее, скорее!..

И она сама своими ручками в перчатках старалась надеть ему штанишки вместо куртки.

– Мама, ты мне…

– Ну, что такое «мама»?

– … Штаны на руки надеваешь!..

Мама совсем рассердилась.

– Что же вы, Васильевна, не поможете ребёнку? Стоит как столб! И совсем не этот костюма, ему нужно! самый старый, понимаете, самый старый! Нет ли у него драного? Вот его и давайте.

И она стала смотреть, как нянька, став на колени, начала натягивать на Петю старый летний костюмчик, розовый с белыми полосками, из которого мальчик уже вырос, которого всегда терпеть не мог, и на обеих коленках которого было по огромной дырке. Васильевна ворчала, ничего не понимая, Петя заплакал, а мама всё торопила:

– Скорее, не копайтесь! Теперь старую шапку, полушубок, калоши!..

– Мама, куда же мы поедем? в театр?

– Я тебе дам театр! Я все твои игрушки выброшу!

– И плясуна?

– Плясуна-то первого и выброшу.

Петя от огорчения даже перестал плакать, только воззрился заплаканными глазами на мать. Неужели все эти несчастья только за то, что он играл с Катиш в прятки?

Тупина отвернулась, и мальчику показалось, что она совсем не сердится, а даже смеётся. Он тихонько обеими руками повернул её лицо к себе, – брови хмурились, словно насильно, а глаза, конечно, смеялись. Вдруг она обняла мальчика и воскликнула:

– Глупенькие мы с тобою, Петруша, правда?

Петя попробовал было тоже засмеяться, но мама, заметив это, опять злобно зашептала:

– Всё выброшу, всё, всё! В первую голову плясуна.

Нянька между тем совсем обрядила ребёнка, повязала даже ему наушники и, хлопнув по мерлушковой старой шапке, сказала по привычке, будто провожая на прогулку: «Ну, с Богом!»

– Можете обойтись без замечаний! – сказала мама и потащила Петю за руку из комнаты.

– Мама, куда же мы поедем?

– А вот увидишь!

IV.

Поехали, а вернее, пошли они покуда только в папин кабинет.

Алексей Никанорович Тупин сидел у письменного стола, закрыв лицо руками, Жена остановилась на пороге и, не выпуская Петиной руки, сказала тихо:

– Прощайте, Алексей Никанорович, я уезжаю. Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я Петю увожу с собою? Это, кажется, и по закону так полагается.

Тупин долго смотрел на жену, будто не понимая, что она говорит. Наконец, хлопнул рукою по столу и закричал:

– Вздор!

Затем тише:

– По закону полагается вам оставаться здесь и не изменять мне, – вот что по закону полагается.

Потом опять закричал:

– И я прошу вас оставить эти комедии и сейчас же раздеться!

Неужели всё это только из-за того, что Петя поиграл с Катит? Лучше бы она и не приходила!

Мама, не двигаясь с порога, отвечала скорбно:

– Согласитесь сами, что я не могу остаться в доме, где меня оскорбляют ни на чём не основанными подозрениями.

– Как ни на чём не основанными?! Но я же видел собственными глазами…

– Уверяю вас, Алексей Никанорович, что между мною и… этим человеком ничего не было. Это была просто минута забвения…

Мама заплакала, и в ту же минуту Петя почувствовал, что его больно дёрнули за волосы, и чей-то шёпот донёсся сквозь наушники:

– Плачь, плачь! всё выброшу!

Неужели это мама? она же стоит молча и плачет! Но дёргала-то его, очевидно, мама и притом так больно, что Петя в голос расплакался. Тупин поморщился и взглянул на сына с удивлением, будто только сейчас его заметил. Мама вдруг сказала, обращаясь к мальчику: