Антракт в овраге. Девственный Виктор - [15]

– На скамейке была смола, а пасторша-то толстая: как села, так и прилипла. Я поливаю, она хочет встать и не может… кричит, а я всё трясу… Прибежали Кошка с Тошкой немку отдирать, – я тут и удрал. Не знаю, как всё кончилось; наверное, горячим утюгом отпарили или скамейку разрубили. Так с дощечкой и ходит… мокрая вся, чулки полиняли!

Картина представлялась такой привлекательной триумфальности, что не хотелось делать логических и исторических исследований.

Дня три говорили об этом подвиге, и когда встречались немцы, кричали им:

– Ну, как поживает ваша мамаша? Высохла ли она, и отклеилась ли дощечка?

– Какая дощечка? Это у тебя в голове бревно.

– Да, да, говори! Мамаша-то прилипла, так со скамейкой, поди, и ходит.

Немцы не понимали, сердились и начинали драку.

Однажды Грише показалось, что во вражеской компании прошла и его знакомая. Больших немцев не было, шли только дети и она с ними. Навстречу им попался верхом Евгений Павлович Масловский, гостивший у члена, дяди Обклаши; немецкая банда что-то ему крикнула хором, он придержал лошадь и повернул обратно за пасторской семьей. Значит, там был кто-нибудь, кроме детей, потому что иначе зачем же приезжему корнету было ехать за той компанией? Грише стало слегка неприятно почему-то, но он сейчас же возобновил занятие, от которого отвлекла его эта встреча – строгать какую-то палку.

Вечером за чаем он опять смутился, думая, что домашние говорят именно о Залесской, хотя ничто не указывало на это точно. Говорила больше мать и тетка, отец только изредка вставлял замечания, которые, казалось, еще больше воспламеняли говоривших.

– Я страшно боюсь, что она разлетится к нам с визитом. Нельзя будет её не принять, обидеть почтенное семейство. Конечно, у нас мало общего, но всё же мы знакомы, и мне бы не хотелось никаких ссор.

Отец, желая всё успокоить, представлял резоны, что летние знакомства не есть знакомства, ни к чему не обязывают, что данная особа, вероятно, долго не засидится, что она, если будет делать визиты, то сделает их всем, так что при таком уравнении никому не будет особенного позора и неловкости. Но г-жа Кравченко не сдавалась.

– И на лето неприятно иметь всякую канитель. У Олилы теперь гостит Евгений Павлович, наверное, эта цаца с места в карьер примется за него!

– Ну, что тебе за дело до чужих молодых людей? Не поручен же тебе этот офицер!

– Ноу меня у самой дети: какой пример для них!

– Дети ничего не поймут.

– Напрасно ты думаешь! И я не могу у себя в доме терпеть такую грязь.

– Ну, как хочешь. Тогда скажись больной и не принимай её, а потом не отдавай визита, – так знакомство и прекратится.

– Но я не хочу обижать Гросманов.

– Тогда прими ее.

– Я и этого не хочу.

Г. Кравченко махнул рукою и умолк, как вдруг раздался голос Гриши:

– Мама, вы о Зое Петровне говорите?

– О какой Зое Петровне?

– О Залесской.

Наверное, если бы стол на балконе не был так задвинут, Гришина мама свалилась бы на пол от удивления, но тут даже покачнуться было некуда. У прокурорши только голос пресекся, когда она прошептала:

– А ты откуда же ее знаешь?

– Я с нею знаком, – выдал свой секрет Гриша.

Г-жа Кравченко перевела глаза на мужа, тот – на нее.

– Я тебе говорила…

– Это скорее я говорил…

– Нет, это я говорила.

Гриша снова прервал своих родителей:

– Если тебе, мама, так не хочется, чтобы Залесская к нам приходила, я могу сходить и сказать ей потихоньку об этом, – она и не придет…

– Сейчас же вон из-за стола! – закричала мама, но прокурор остановил ее.

– Постой. Это не лишено остроумия. Раз Гриша, как он сам говорит, знаком с этой дамой, ему терять больше нечего. Пускай поговорит. А в случае обиды можно всегда сослаться на то, что словам ребенка нельзя придавать значения.

– Я не могу опомниться! Какой позор! И это называется женщина, фу!

– Это, конечно, ужасно, но пускай Гриша сходит, – ему теперь терять нечего.

Прокурорша печально посмотрела на сына и подтвердила:

– Да, ему теперь терять нечего, – пусть поговорит.

V.

Гриша долго ходил около Сусловского забора, ожидая, чтобы все враги вышли на теннисную площадку и дали таким образом ему возможность незаметно, без насмешек и драки, проникнуть в дом.

На балконе была только прислуга, убиравшая со стола. Некоторое время она продолжала стряхивать крошки, нс обращая внимания на пришедшего. Наконец спросила, опершись на щетку:

– Вам чего? Вы с запиской от мамаши?

– Нет, я сам.

Горничная успокоилась и начала мести. Гриша стоял, не выпуская из рук фуражки, и осматривал вражеский стан. Впрочем, он почему-то не думал о том, что вот этот балкон, стол, занавески, тарелки со следами сладкого пирога с малиной, – принадлежат немцам. Всё было странно, как во всяком чужом месте, но нисколько не неприятно.

– Вчера за водой ходила, целый десяток груздей нашла, – заметила вдруг горничная, очевидно, чтобы занять посетителя.

– А мама уже варенье сварила.

– Почем Матвей-то вам носит? Он всегда дорожится не в свою голову.

– Я не знаю. Зато у него ягоды крупнее.

– Рассказывайте! Будут на судейские дачи хорошие ягоды носить!

– Конечно. Наша дача ближе к дороге, к нам первым и приносят, а вам одна дрянь остается. Горничная даже остановилась мести и с искренним сожалением воскликнула: