Антони Адверс, том 2 - [139]

Антони научила покоряться высшей воле не ратная, но душевная брань. Видение о свете на берегу моря окончательно убедило его, что он - живой атом единого целого, и в то же время - атом, наделенный своей атомарной волей. Битва с собой в шатре на пути из фактории научила его, как эту волю использовать. Что это была еще и борьба со смертью, он не сомневался и одной минуты.

Однако ему дано было вернуться. Ему было дано даже больше: увидеть и понять, кто он такой; вернуть и сохранить себя. Эта удивительная сущность, о присутствии которой в себе многие из нас так никогда и не догадываются, которая порой возмущается настолько, что ополчается на нас, словно неведомый враг, или устает и отлетает - эта сущность явилась ему нагой. Ему свойственно было видеть – скорее видеть, чем слышать или выражать словами. Он ясно понимал, что выражало его возмущенное и отлетающее "я". Понимал и то, что значило отлетающее сияние в дымке, к которому он взывал, но которое больше не отвечало. Искушение стать бессердечным делателем ради дела прошло. Фактория миновала его, как те стрелы, о которых говорил Амах. Верно, она, как и они, пронзила сердца других; в этом есть и его вина. Он помогал целиться.

Однако та почти смертельная рана, которую он сам себе причинил, почти затянулась и обещала зарубцеваться совсем. Он так радовался, что почти не думал о чужих ранах. Как разделаться с прошлым, развязаться с факторией Гальего, он еще не решил. Время, события покажут.

Сперва он был слишком слаб после телесной лихорадки и сопутствовавшего ей лихорадочного состояния души, и потому не мог принимать никаких самостоятельных решений. Лежа в постели, он молился, чтобы решимость его окрепла и он сумел разорвать с факторией. Воля его обессилела, изнемогла после стольких лет постоянной борьбы с самим собой. В душе он признавался себе в этом бессилии. Он больше не был могучим, самодостаточным хозяином фактории Гальего. Сознавая это, видя себя гораздо более ясно, чем прежде, он понимал, что может сломаться. Однако он не видел немедленного выхода из тупика. Он ждал. До поры до времени он начисто выбросил из головы мечты и терзания.

Так в Фута-Джаллоне для него остановилось течение дней. Позже, оглядываясь назад, он вспоминал фулахскую столицу как передышку во времени, кусочек вечного покоя, место, где он вырвался из торопливого, безостановочного движения Запада в восточную неизменность. Фута-Джаллон и впрямь был маленьким аванпостом Востока. И чувство это было тем отчетливее, что для Антони эта гористая страна пролегла перевалом между двумя различными эпохами в его жизни.

Первая порывистая молодость прошла. Она умерла, спаленная лихорадкой; растаяла вместе с эрой Бронзового Мальчика в яростном горниле тропической жары и исступленного желания. Теперь он чувствовал, что не просто должен состояться, но и до определенной степени состоялся.

Это внутреннее убеждение отразилось и на его внешности. Он не просто выздоровел. Победив постоянное душевное смятение, он теперь производил впечатление внутреннего покоя, подлинной силы и уверенности. Он окреп, раздался в кости; стал менее хрупким и бронзовым; более жилистым. Его труднее было сломить; он стал податливее и гибче. Днем он не уставал, по вечерам засыпал, как младенец.

Он благодарил за это Бога. Он говорил себе, что с боем прорвался на спокойное плоскогорье зрелых лет. Теперь оно лежало впереди бестревожное и ничто не омрачало его горизонта. По крайней мере, Антони не мог заглянуть за эту воображаемую линию. Тем временем он оставался на столовой возвышенности Фута-Джаллон, в доме Амаха-де-Беллаха, обласканный на самом краю света неожиданным хлебосольством, доверием, а потом и дружбой. В этом гостеприимном доме он внезапно обрел не только брата, но и семью. У него были даже лошадь и пес. Он не знал прежде, что такое любовь животного, как она испытывает, проверяет человека. И эту проверку он тоже выдержал. Все богатства Индий не принесли бы ему большего. Недоставало только жены и детей. Об этом Амах не раз уже со смехом напоминал. Потом стал заговаривать всерьез.

Всей этой блаженной жизни положил конец внезапный приезд Хуана, доставившего из фактории тревожные вести. За прожитые в горах полгода Антони лишь дважды получал вести снизу. Если верить Фердинандо, все было "как обычно" и "шло хорошо". Письмо, привезенное Хуаном, было написано совсем в другом тоне.

"Ла Фортуна" ждет груза. Между доном Руисом и управляющим возникли трения, которые, судя по тому, что оба писали, грозили перейти в серьезные. В разгар ссоры на Рио-Понго внезапно объявился английский корабль под название "Единорог", и теперь стоит на реке ниже фактории, угрожая ей своими пушками. Английским кораблем командует страшный человек, капитан Биттерн, который заявил, что собирается везти сеньора Адверса в Италию. Он сам не снимется с якоря и никого не выпустит, пока не увидит упомянутого сеньора Адверса, которому, по его словам, принадлежит "Единорог".

Здесь письмо переходило в плач. Неужели это правда? Если так, что будет с факторией Гальего, ведь Англия и Испания воюют, а вооруженное английское судно ее владельца закрыло выход в море? Как сеньор Адверс это объяснит? И что, по его мнению, поделывает все эти месяцы Нелета? и т.д. Управляющий позволил себе несколько завуалированных, но довольно едких вольностей.