Антон Райзер - [43]

Однако против ожидания ни особо возвышенных чувств, ни небесного блаженства полученная им духовная пища у него не вызвала, он винил в этом свое зачерствелое сердце и всячески терзал себя за душевный холод.

Но более всего его мучило, что он не мог до конца познать свою греховность, а ведь это – непременное условие будущего спасения. Днем раньше он скрупулезно, назубок выученной исповедью, исповедался в том, что, увы, часто и многообразно грешил как мыслями и словами, так и делом, пренебрегал добром и творил зло.

Грехи, в коих он себя винил, были по преимуществу грехами нерадения: он недостаточно усердно молился, недостаточно горячо любил Бога, мало благодарил своих покровителей и не испытывал радостного трепета, подходя к причастию. Все это он принимал очень близко к сердцу, но не мог исправиться никакими усилиями и потому был так благодарен пастору Маркварду, который отпускал ему эти провинности.

Однако он оставался собой недоволен, ибо считал, что набожность и благочестие предполагают постоянное внимание к каждому своему шагу, каждой улыбке и выражению лица, каждому произнесенному слову и пришедшей на ум мысли. Но как раз внимание часто рассеивалось у него самым естественным образом, он никак не мог удержать его более часа, и всякий раз, замечая в себе эту рассеянность, горько корил себя за нее и наконец решил, что благочестивая и набожная жизнь едва ли вообще для него возможна.

Госпожа Фильтер, у которой он обедал после причастия, попотчевала его длинной проповедью о вожделении и злой похоти, подстерегающих всякого юношу его возраста, заключив, что с ними надобно неустанно бороться. К счастью, Райзер ничего из ее слов толком не понял, а просить разъяснений не осмелился, лишь твердо решил, когда злые похоти к нему явятся, неважно в каком обличье, по-рыцарски биться с ними до последнего.

На занятиях по Закону Божию он уже слышал о всяческих грехах, о которых прежде не имел никакого понятия, – о содомии, ночных прегрешеньях и пороке самомарания, упоминаемых обычно при разборе шестой заповеди, – все эти названия он записал в свою тетрадь. Однако дальше названий его знания не простирались, поскольку учитель, к счастью, расписал эти грехи столь ужасающими красками, что Райзер боялся их себе и вообразить и даже не думал проникнуть мыслью в окутывавшую их непроглядную тьму. Вообще его представления о рождении детей были весьма смутны и зыбки, хотя он больше не верил, что их приносит аист. Мысли же его в то время, без всякого сомнения, были чисты, ибо стыдливость, по-видимому свойственная его натуре, не позволяла ему ни задерживаться на этих предметах, ни обсуждать их с другими учениками или знакомыми. Да и воспитанные у него религиозные понятия о грехе пришлись тут весьма кстати. Он страшился и того, что на свете существуют грехи с такими именами, и уж подавно боялся приблизиться к ним в мыслях.

Утром понедельника директор Бальхорн представил его пятому классу лицея, которому преподавали сам конректор и кантор. Конректор также служил проповедником, и Антон не раз слышал его проповеди. Антону так нравилась его манера держать себя и носить пасторское облачение, что время от времени он пытался ему подражать, слегка кивая подбородком, как он. Впрочем, пастор Групен (так его звали) был еще совсем молод, а кантор – в преклонных годах и порой впадал в ипохондрию.

В пятом классе учились уже довольно взрослые юноши, и Райзер изрядно гордился, что будет ходить в пятиклассниках.

Но вот занятия начались. Конректор преподавал богословие, историю, латинскую стилистику и греческий Новый Завет. Кантор – катехизис, географию и латинскую грамматику. Утренние уроки начинались в семь и длились до десяти, дневные – возобновлялись в час дня и заканчивались в четыре. В стенах этого класса Райзеру, как и двум-трем десяткам его однокашников, предстояло провести бульшую часть тогдашней жизни. Поэтому описать, как протекали школьные занятия, лишним не будет.

Каждое утро, согласно заведенному порядку, начиналось с чтения очередной главы из Библии, будь то длинной или короткой, засим, дважды в неделю, сообразно божественному плану спасения, им преподносили азы теологии, как, например, понятия «opera ad extra» и «opera ad intra», которые разбирались с особым тщанием. Под первым понимались совокупные действия трех Божественных Лиц, такие, как творение, спасение и проч. – хотя бы даже некоторые из них приписывались какому-то одному Лицу; под вторым же понимались собственные деяния Божественных Лиц, присущие каждому Лицу в отдельности, как то: рождение Отцом Сына, исхождение Святого Духа от Отца и Сына и т. п. Это различение Райзер усвоил еще на прежних занятиях, но ему доставляло великое удовольствие именовать те же понятия по-латыни. Итак, представления об «opera ad extra» и «opera ad intra» глубоко запечатлелись в его уме.

Два часа в неделю конректор преподавал им начала всемирной истории по Хольбергу, кантор – географию по Хюбнеру. Вот и вся высокая наука. Остальное время отводилось изучению латыни, единственного предмета, где ученики могли стяжать славу и похвалу учителей, так как их рассаживали в классе согласно успехам в латыни.