Антон Райзер - [123]

Наконец все приготовления были закончены, Райзер выучил роль Клелии наизусть и за время многочисленных репетиций близко познакомился с большинством эрфуртских студентов, которые отнеслись к нему с большой учтивостью, составив о нем самое высокое мнение, из-за чего Райзер оказался перенесен в мир, разительно несхожий с тем, что был привычен ему с детства.

За всеми этими репетициями Райзер не забывал прилежно посещать проповеднические классы доктора Фрорипа в Купеческой церкви, где несколько студентов в присутствии доктора Фрорипа и своих товарищей, при закрытых дверях, упражнялись в произнесении проповедей.

Старательность Райзера объяснялась его желанием прилюдно проявить себя в декламации, и он с особым нетерпением ждал того дня, когда доктор Фрорип позволит ему подняться на кафедру. Он заранее выбрал и тему, намереваясь в поэтических красках описать красоту природы, смену времен года и с пафосом завершить проповедь, открыв слушателям сияющий и лучезарный простор вечной жизни. Однако ему все время что-то мешало, и в Эрфурте это желание так и не осуществилось.

Людям вообще свойственно сомневаться в том, что их самые страстные мечты когда-нибудь сбудутся, так же и Райзер не был уверен, что означенная пьеса действительно будет поставлена и он сыграет в ней роль. Но его мечта сбылась. Он был со всем тщанием наряжен Клелией, светильники зажглись, занавес взвился, и вот он уже стоит перед заполненным залом и совершенно непринужденно играет свою длинную роль, ни разу не вспомнив о ее ненатуральности, столь глубоко он был захвачен мыслью, что наконец-то в самом деле играет на сцене и в эту минуту его участие всем необходимо.

Благодаря такой сосредоточенности он забыл о себе, да и зрители почти не обратили внимания на неестественность его роли и даже остались довольны его игрой. То, что он, выйдя на сцену, по-прежнему оставался студентом, усугубляло его удовольствие, и следующие дни при воспоминании об этом вечере он чувствовал себя настолько счастливым, что прочее случившееся с ним в Эрфурте за все недели его пребывания в этом городе предстало ему как бы во сне.

Время от времени он помещал в еженедельнике «Горожанин и крестьянин» какое-нибудь стихотворение, чем как автор сделал себе имя среди жителей Эрфурта. Он также держал корректуру у типографа Градельмюллера, и тот познакомил его с одним ученым, который, при всех редких качествах своего ума и сердца, до самой смерти оставался игралищем злой судьбы, так как долгое и неотступное давление обстоятельств не позволило ему представить свои достоинства в выгодном свете и даже энергия, необходимая, чтобы прочно утвердиться в этом мире и занять в нем свое место, у него иссякла.

Этот доктор Зауэр издавал у типографа Градельмюллера еженедельный журнал под названием «Медон, или Три друга», выходивший уже целый год. По этому также было видно, как он боролся с превратностями жизни и каких трудов ему стоило кропать заурядные статьи, в коих тем не менее всегда проглядывала искра угнетенного гения.

Хочешь не хочешь, ему приходилось раз в неделю писать и отсылать очередной листок, чтобы еще на год продлить свою тягостную жизнь. Когда же выход журнала прекратился, он был вынужден поддерживать существование, вновь работая правщиком. А так как свои драматические опыты превосходного качества он запрятал в стол, не решаясь их обнародовать, то и должен был со всевозможным тщанием копииста переписывать для одного знатного господина какую-то трагедию, тем добывая себе жалкое пропитание еще на несколько дней.

Как врач он ничего не зарабатывал, ибо чувствовал в себе особую потребность помогать людям, более всего нуждавшимся в помощи и менее других ее получавшим. Поскольку же эти люди как раз и не могли оплачивать его помощь, то сам врач подвергался великой опасности умереть с голода, не выпускай он своего еженедельного листка, не правь набор и не переписывай пьес.

В общем, он не только не брал платы за лечение, но и приносил бедным людям лекарства на дом, изготовляя их из того скудного избытка, а часто из того насущного, чем сам располагал. Но коль скоро он, так сказать, давно махнул на себя рукой, то солидные люди большого света не удостоивали его своим доверием, его не звали на консультации, многие даже не знали его имени, хотя в своем ремесле он приобрел немалый опыт и мастерство.

Он написал также несколько превосходных статей по медицине, которые, по несчастью, затерялись среди множества других и, подобно их автору, не привлекли внимания современников. И потому, запрятав в стол остальные свои сочинения на эту тему, вынужден был переводить на латинский язык статьи заезжего французского врача, умевшего отличиться лучше, чем доктор Зауэр, который этими переводами жил сам и находил возможность изготовлять лекарства для беспомощных и больных бедняков.

Нужно было стать совсем бесчувственным, чтобы не замечать всех этих унижений и оскорблений, наносимых судьбой. Доктор Зауэр лишь насмешливо улыбался, но вечная униженность и обида незримо подтачивали его силы и подавляли дух. Да и о каком чувстве собственного достоинства могла идти речь, если весь мир его достоинства не признавал?