Антон Павлович Чехов - [11]

В то самое время, когда буржуазная декадентская литература проповедовала пессимизм и религиозную мистику, индивидуализм и равнодушие к общественным вопросам, Чехов славил жизнь, воспевал человека, его волю, разум и труд. «Веровать в бога не трудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека веруйте!» (VIII, 567) — восклицал Чехов в «Рассказе старшего садовника» (1894). Миросозерцанию и творчеству Чехова были органически чужды нытье и пессимизм декадентствующих литераторов. Упадочные настроения, которые сеяли в русском обществе декаденты, Чехов зло осмеял в сатирической сказке «Рыбья любовь» (1892).

На упреки тогдашней критики в пессимизме, которым будто бы проникнуты его рассказы о «хмурых людях», Чехов отвечал презрительной улыбкой. Несколько позже Чехов говорил писателю Бунину: «Какой я пессимист? Ведь из моих вещей самый любимый рассказ—«Студент» (VIII, 564). В этом рассказе изображен юноша, душа которого переполнена радостью бытия, человек, влюбленный в жизнь—«восхитительную, чудесную и полную высокого смысла», готовый на борьбу и подвиг. И, конечно же, был прав М. Горький, который в свое время писал, что «каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни»^6.

Еще более ощутимым было нарастание протестующих, мятежных мотивов в произведениях Чехова второй половины 90-х годов и начала 900-х. На творческой практике Чехова сказывались перемены, происходившие в общественной жизни России этого периода.

Теоретические споры между марксистами и народниками о путях развития России завершились полным разгромом народников. В стране бурными темпами развивался капитализм, численно рос рабочий класс. Обострялись противоречия между трудом и капиталом. На усиление капиталистической эксплуатации трудящиеся отвечали сплочением своих сил и организованными выступлениями. 1895 год знаменовал начало массового пролетарского движения в России. Созданный В. И. Лениным «Петербургский союз борьбы за освобождение рабочего класса» возглавил борьбу русского пролетариата с царизмом и буржуазией. С этого времени освободительное движение в стране идет под знаменем социалистических идей.

Характеризуя эту эпоху, Ленин писал: «Пролетарская

борьба захватывала новые слои рабочих и распространялась по всей России, влияя в то же время и на оживление демократического духа в студенчестве и в других слоях населения»¹.

Это «оживление демократического духа» среди непролетарских слоев населения России конца XIX — начала XX вв. нашло свое отражение в прозе и драматургии Чехова.

Видное место в творчестве Чехова этого периода занимает тема капитализма и положения трудящихся. Еще в рассказе «Бабье царство», напечатанном в 1894 году, Чехов писал о тяжелых условиях жизни и быта рабочих крупной капиталистической фабрики. Без прикрас, реалистически точно писатель рассказал о том, что «рабочие в бараках живут хуже арестантов», что материальное и правовое положение их не только не улучшается, а, наоборот, «с каждым годом становится все хуже и хуже» (VIII, 298). Те крошечные подаяния, которые делает рабочим владелица фабрики, — «миллионерша, эксплуата-торша» — нисколько не скрашивают общей картины нищеты и отвратительных жилищно-бытовых условий жизни рабочих.

Хищническую сущность русской буржуазии Чехов разоблачил в повести «Три года» (1895), которая вскрыла губительное влияние капитала на человеческую личность, правдиво изображала тяжелый труд и бедственное положение рабочих. На судьбе богатого купеческого рода Лаптевых раскрывается глубоко верная мысль о нравственном вырождении буржуазии.

с деспотизмом и ныне проповедующего индивидуалистическую философию личного счастья, мещанского уюта, эгоистического благополучия. Чехов презирал интеллигентных неврастеников и нытиков, изверившихся в жизни и людях, слабовольных и дряблых «кисляков», которые, подобно героям «Рассказа неизвестного человека», много говорят об усталости и переутомлении, о своих душевных «страданиях», оставаясь равнодушными к стонам, доносящимся снизу.

Жизнь отдельной личности не может б,ыть осмысленной и красивой, пока народ несчастен и подавлен. Чехов не уставал напоминать, что «кроме мягкого лампадного света, улыбающегося тихому семейному счастью, кроме этого мирка, в котором • так спокойно и сладко живется» равнодушному обывателю, «есть ведь еще другой мир» (VIII, 369). И он призывал общество стряхнуть с себя сонную одурь, лень и апатию, поскорее вылечиться от «паралича души», который равносилен смерти, и бодро взяться за дело переустройства жизни — дело, способное захватить человека «до забвения самого себя, до равнодушия к личному счастью, ощущения которого так однообразны» (рассказ «Учитель словесности», 1894).

В то самое время, когда буржуазная декадентская литература проповедовала пессимизм и религиозную мистику, индивидуализм и равнодушие к общественным вопросам, Чехов славил жизнь, воспевал человека, его волю, разум и труд. «Веровать в бога не трудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека веруйте!» (VIII, 567) — восклицал Чехов в «Рассказе старшего садовника» (1894). Миросозерцанию и творчеству Чехова были органически чужды нытье и пессимизм декадентствующих литераторов. Упадочные настроения, которые сеяли в русском обществе декаденты, Чехов зло осмеял в сатирической сказке «Рыбья любовь» (1892).