Антон и Зяблик - [9]

- А зачем?

- Насчет коня узнать, за отцом съездить.

- Ладно. Только Стрелку не забудь покормить.

Глава четвертая

Московкины жили на другом конце села. Ивка открыл двери избы и застыл на пороге. Мать и сын сидели за столом, похожие друг на друга, - большие, угрюмые. У Федора на худых щеках редкая бородка, глаза маленькие, сидят глубоко, затаившись, прямо на тебя не глядят. Старуха вяжет носки, сверкая спицами, Федор записывает что-то в тетрадь.

Ивка ни разу у них не бывал - не приходилось. Все подоконники в горшках с цветами. От фикусов, столетника, китайских роз и герани в комнате зеленоватый сумрак. По стенам теснятся кушетки и буфеты, уставленные коробочками и шкатулками в виде диванчиков. В углу горит лампадка, отбрасывая рыжие блики на иконы в золоченых рамках с яркими неживыми цветочками. А под иконами важный и тяжелый, как сундук, телевизор, сияет своим слепым матовым экраном.

С фотографий на стене смотрят суровые старики, мужчины с короткими усами и молодые женщины в белых венчальных платьях.

Вошел Ивка в избу и глазеет по сторонам: все-то ему здесь в новинку! Старуха оставила вязанье и стукнула пальцем о стол.

- Ай? - опомнился Ивка.

- Не ай, а здравствуй! - поправила старуха. - Зачем пожаловал?

- Здрасть, - ответил Ивка. - Насчет коня, значит…

Федор оторвался от тетрадки.

- Тятьку из больницы привезть…

Федор грохнул стулом, с места вскочил, узкие глаза его ощупали Ивку.

- Да это Клавкин сынок! Авдеевых! - сказал он и спрятал тетрадку в карман. - Ты, мать, посиди с малым, никуда не пускай, а я к ним сам дойду…

Федор накинул кожанку, надел перед зеркалом шляпу, надвинул ее наискосок и вышел, пригнувшись в дверях. Старуха всплеснула руками, глаза ее заволоклись слезой.

- Ах ты гостюшко дорогой! - сказала она, поднимаясь. - А я и не признала сразу. Вот и хорошо-то, что к нам зашел. Сказку тебе расскажу. Сказки-то любишь слушать?

Ивкины глаза разгорелись.

- То-то, - рассмеялась она. - Только кто сказками кормит спервоначалу? Сказкой сыт не будешь. Съешь-ка вот сладенького…

Старуха достала из буфета коржик - черствый и твердый, как камень. Раскусить не просто, но Ивка храбро стал кромсать его зубами. Бабка так и сияла, так и лучилась от счастья, привалившего ей нежданно, - такой-то гостюшко пожаловал!

Ивка осмелел, снял с себя резиновые сапожки, полез на кровать и потрогал ружье на стене.

- А пули в нем есть?

- Нет в нем пуль, касатик, погладь, сколь душе нравится.

Ивка погладил ладошкой синие стволы, подергал курки, понюхал ложу - вкусно так пахло! Снял бы ружье со стены, наигрался бы вволю, да неловко стало чего-то. Слез он с кровати и уселся напротив.

- Сказывай сказку! - потребовал он.

- Ну, слушай! - подхватила старуха и сцепила скрюченные пальцы обеих рук.

Ивка подвинулся поближе, однако старухины руки пугали его, и он, слушая, следил за пальцами: то разжимались они, то снова собирались, как когти у птицы.

- …И вот вызвал он Ивашку и говорит: поймаешь Горыныча, жизня тебе дарована будет, станешь при мне управителем, а не поймаешь - будешь висеть на той вон липке, пока птицы глаза не склюют…

Слушал сказку Ивка, а сам все смотрел на старухины руки - они то сжимались, то расправлялись, жили своей особой жизнью, отдельной от старухи, от всего, что окружало их в избе. И тогда понял Ивка, что это не руки старухи, а лапы Горыныча и что старуха и есть тот Горыныч, который водится со всякой нечистью, и за спиной у нее гремят железные крылья, в горле клокочут хрипящие звуки, а в хате - под лавками и в подпечье - прячутся жабы и змеи, послушные слуги Горыныча. Когда Ивашку повели, чтобы вздернуть на липке и над ним воронье закружилось, стало вдруг мальчику скучно.

- Я пойду, бабушка…

- Ай не нравится сказка?

- Я пойду, ладно?

- Я тогда другую расскажу, у меня их много.

- Меня мамка ждет.

- На, возьми коржик еще, возьми…

Ивка схватился вдруг за живот и запрыгал от нетерпения.

- Во двор тебе нужно? Ну, сходи, сходи…

Ивка выскочил на крыльцо, вздохнул полной грудью - ловко ее обманул! - и побежал по деревне. И летел во весь дух, будто гнался за ним сам Горыныч, будто мчались за ним жабы и змеи, норовя покусать ему пятки. Вечерние тени от ракит гнались за ним, собаки лаяли вслед, в избах мигали огни: беги скорее, Ивка, беги, покуда цел!

У самой своей избы увидел: плывет навстречу кожанка. Прижался Ивка к плетню, затаился, а это Федор мимо прошел, не заметив мальчишку, и грязью его окатил. Воздух рукой рубил и ворчал про себя:

- Сама придешь, в ножки поклонишься…

«Чего это он? - Ивка проводил глазами недобрую спину его. - Мамка, что ли, ругала за тятьку его?»

У калитки стояла мать. Косынка на плече, волосы распущены, красивая и злая. Ни слова Ивке не сказав, отвесила затрещину и толкнула его во двор.

Что это с мамкой? Никогда руки в ход не пускала, а тут такую вкатила, что в голове загудело. Ивка дотерпел до печки, а там заскулил от обиды. Поскулил, поскулил, придвинул Стрелку, запустил пальцы в мягкую шерстку, стал пересчитывать тонкие ребрышки - раз, два, три, четыре…

О чем это шушукаются мать с тетей Марусей?

- «И на кой он, говорит, тебе, бабе пригожей такой?..»