Антология средневековой мысли. Том 2 - [7]

Итак, тварная истина показывает то, что есть [это], но не в собственном свете (lumen), а в свете (lux) высшей истины, как цвет обнаруживает тело только лишь в рассеянном [по нему] свете. И нет недостаточности света в том, что он обнаруживает тело посредством цвета, поскольку цвет не есть светящий свет, дополняющий рассеянный [по нему] свет, но в этом сила света — он не затмевает светящий помимо него цвет, но то, что не светит помимо него, освещает. — Такова же и сила света высшей истины: он так освещает тварную истину, что она сама, освещенная, обнаруживает истинную вещь. Итак, свет высшей истины не соотносится с прочими истинами, как свет солнца с другими небесными светилам, которых он затмевает своим сиянием, но, скорее, как солнце соотносится с цветом, который им освещается. Итак, только свет высшей истины вначале и сам по себе показывает то, что есть [это], как один лишь свет солнца обнаруживает тело. Но посредством этого света истина вещи демонстрирует то, что есть [это], так же как цвет показывает тело благодаря свету солнца. — Поэтому, как свидетельствует Августин[37], никакая истина не познается иначе, чем в свете высшей истины. Но, как слабые телесные очи видят окрашенные тела только благодаря падающему свету солнца и, однако, не могут видеть этот свет сам по себе, разве что рассеянный по [поверхности] окрашенных тел, так и слабый умственный взор не воспринимает истинную вещь иначе, как в свете высшей истины, но саму по себе высшую истину воспринять не может, наблюдая ее только в некоем соединении с истинными вещами и разлитии (superfusio) по ним.

И, как я полагаю, таким образом многие нечистые видят высшую истину, и большинство из них не понимает, что видят ее, как если бы некто, увидев прежде окрашенные тела в свете солнца, никогда не обращал взор на само солнце и никогда ни от кого не слыхал о существовании солнца или другого светила, освещающего видимые тела, не знал бы, что видит все тела в свете солнца и не подозревал бы, что видит нечто, кроме окрашенных тел. Чистые же сердцем и совершенно чистые созерцают свет истины сам по себе, чего нечистые делать не могут. — Поэтому нет никого, кто знал бы нечто истинное, не зная некоторым образом, осознанно или неосознанно, саму высшую истину. Итак, теперь ясно, каким образом только чистые сердцем видят высшую истину и каким образом нечистые не лишены полностью ее лицезрения.

Мы полагаем также, как отмечает св. Августин в книге «О лжи»[38], что истина вещей многообразна, но все же имя истины не принимает множественности и разделенности. Ведь одно только соотнесение (comparatio) единого со многим не делает это единое многим, как соотнесение одного времени со многим временным, существующим одновременно, не создает множества времен. Ведь не существует одновременно много времен. Точно так же, если нет истины, кроме высшей, которая сама по себе едина, то посредством соотнесения этого имени со многим может быть много истинного, как одновременно существует много временного. Но вследствие этого не существует много истин, как не существует одновременно много времен. Множественное же имя или расчлененный универсальный знак (distributum signum universale) требует многое под-стоящее. Вот почему нельзя говорить «многие истины» или «всякая истина», если нет многих под-стоящих истин. — Следовательно, подлежат в таких речах истины вещей, которые суть соответствия понятиям (ratio) вещей в Вечной Истине. Но, пожалуй, ничему не может быть дано имя истины, чтобы при этом не обозначить некоторым образом как форму имени, по крайней мере, косвенно, высшую истину. Ведь как истина вещи не познается иначе, как в свете высшей истины, так же, пожалуй, она и не подлежит имени истины, кроме как при обозначении высшей истины. Ведь истина едина и всякий раз, когда посредством этого имени обозначается и сказывается истина, то, как полагал св. Ансельм, [речь идет] именно о высшей истине. Но эта единая истина называется многими истинами в отношении многих истин вещей (in multis veritatibus rerum). А в связи с тем, что истина следует из всего, даже из своей противоположности, так как ложное необходимо есть истинное ложное, то, равным образом, против правила логики, утверждение истины следует из всякого отрицания, и, сверх того, истина следует из уничтожения (destructio) самой себя, поскольку следует: если нет никакой истины, то ясно, что истина есть, ведь истина есть то, что необходимо есть само по себе (per se). Отчего же истина следует из всего, а также из уничтожения себя, если не от того, что она необходимо есть сама по себе? Итак, истина есть то, что есть само по себе, или, по меньшей мере, необходимо следующее из необходимо самого по себе сущего. Ведь в противном случае она не следовала бы из любого утверждения и отрицания. — Но неужели здесь и в самом деле не действует правило логики? Или же бытие выпадает за пределы области (divisio) любого отрицания, в силу чего, когда об этой области утверждается бытие, следует утверждение истины? Как бы то ни было, ясно, что неугасим свет истины, который освещает и угасание самого себя и никоим образом не может истощиться.