Антология средневековой мысли. Том 2 - [35]

<...>

Глава XXVII

После этого я добавил замысел другой части грамматики, которая до сих пор не составлена латинянами и не переведена. И она сверхполезна в ученых занятиях, поскольку [важна] для исследования и познания всех спекулятивных истин философии и теологии. И она повествует о составе языков, и о придании (impositio) имен (voces) для обозначения, и каким образом обозначают посредством придания, и как — другими способами. И поскольку знать это невозможно, если человеку не ведомы приемы и способы обозначения, потому я приступил к демонстрации этих способов. Как говорит Августин во второй и третьей книге «О христианском учении», некоторые знаки суть естественные, а некоторые даны душой (anima)[122]. И те, которые естественные, двух видов: одни [обозначают] посредством сопровождения обозначаемого, например, обладание большими поверхностями (extremitates) есть знак твердости; другие — через подобие, например, изображение св. Николая есть его знак, уподобленный и сходный. Итак, все виды вещей суть знаки. И оба этих [способа обозначения] имеют множество модусов. Знак же, данный душой [обозначает] или по природе, как, например, стоны больных или лай собак, или по соглашению (ad placitum), как «чаша вина» и «хлеб на окне» и все звуки языков. Ведь языки не могут составляться из звуков, обозначающих по природе, как я показываю различными способами сообразно [суждениям] Авиценны. А после я рассуждаю, каким образом слово придается (imponere) унивокально и эквивокально и сколькими по числу способами, и каким образом — по аналогии и сколькими способами[123]. И когда [слово нечто] обозначает унивокально, оно может все же обозначать бесконечное, пусть и не посредством придания (impositio), и не эквивокально, и не по аналогии, сообразно общим модусам аналогии. И я объясняю, каким образом слово придается (imponere) Творцу, и каким образом — простому творению, и каким — составному. И как слово придается (imponere) абсолютным вещам, и как — соотнесенным. И когда оно обозначает унивокально и, однако, одновременно обозначает многое, я разъясняю, что оно обозначает это многое по природе, а не по соглашению. И это, так обозначаемое по природе, [называется] среди теологов коннотатами[124]. И я объяснил, каким образом и сколькими способами коннотация может иметь место посредством имен Божественных и имен простых тварей, и составных, и [имен] абсолютных [вещей], и соотнесенных. И так с помощью вышесказанного я устранил многие тяжелые сомнения и определил многие истины, посредством которых познается все то, что сомнительно или ставится под вопрос.

Из прочего я размышлял о том, каким образом слово в Св. Писании обозначает смысл духовный и буквальный и какими видами знака; и каким образом смысл буквальный обозначает духовный; и каким образом Ветхий Завет есть знак Нового; и каким образом таинства суть знаки; и добавил многие сложные вопросы: о языке ветхозаветного Адама и о том, как он давал имена вещам, и смогут ли дети, выросшие в пустыне, общаться друг с другом на каком-нибудь языке, и если они не имеют согласия между собой, то каким образом они называют многочисленные состояния, и многое другое, что не могу сейчас разъяснить. Исходя из этого, я полагаю данную часть грамматики в высшей степени необходимой для теологии, философии и всей мудрости. И я доказываю, что это — часть грамматики, а не какой-либо другой науки. Я, однако, не привожу доказательство из второй и третьей книги «О христианском учении» Августина, хотя он сам рассматривает это грамматически, что явствует из ряда его трактатов[125].

Глава XXVIII

Следует перейти к представлению четвертой части, которая [повествует] о значимости математики. Знакомство с языками есть первые врата мудрости, особенно для латинян, у которых нет ни одного текста по теологии и философии, кроме [переведенных] с чужих языков. И поэтому всякий человек должен знать языки, и нуждается в их усиленном изучении и постижении, поскольку он не может познавать их по природе, ибо [языки] создаются по предписанию человека, и изменяются по его воле. Ведь естественное познание предшествует обучению и нахождению (inventio), а то, что мы в первую очередь приобретаем с их помощью, есть знание некоего языка, достигаемое с помощью обучения. Но первые творцы языков их обрели или получили от Бога при разделении языков, когда после Потопа была построена Вавилонская Башня. Вторые же важнейшие ворота, которых нам по природе недостает, есть знание математики. А сущность (vis) логики не такова, поскольку она ведома нам по природе, хотя логические термины (vocabulum logicae) в языке, которым мы пользуемся, мы приобретаем посредством обучения. Но саму науку [логики] все люди знают по природе, как учит автор «Оптики»[126] во второй книге, и Боэций говорит то же в первой книге [комментария] к «Топике» Марка Туллия [Цицерона], и далее в том же комментарии. И Аристотель говорит, что невежды строят силлогизмы. В самом деле, автор «Оптики» приводит пример о ребенке, который, когда ему предложили два плода, один из которых выглядел лучше другого, выбрал более красивый, поскольку рассудил, что тот, который красивее, лучше, и надлежит скорее выбрать лучший. Следовательно, ребенок необходимо рассудил про себя так: то, что красивее — лучше; то, что лучше, скорее надлежит выбрать; следовательно, надлежит скорее выбрать более красивый плод. Он не знает, однако, что это называется умозаключением. И из этого автор делает вывод, что человек умозаключает по природе, легко и без труда. И это обнаруживается посредством [следующего] рассуждения: всякий человек излагает причины и основания того, что он говорит и делает, и прочих вещей, которыми он занят, но это не может произойти иначе, кроме как с помощью умозаключения, поскольку умозаключение производит достоверность по отношению к сомнительной вещи посредством указания причин и оснований. Но то, что известно всем, познается по природе. Ибо то, что свойственно всем индивидам одного вида, должно быть свойственно им по природе. Например, больным по природе свойственны стоны, собакам — лай, огню — производить тепло, и так, очевидно, для всего прочего. И Аристотель утверждает это, что явствует из пятой книги «Этики»