Антология средневековой мысли. Том 1 - [50]

XIX столетии П. Адо (P.Hadot) обнаружил некий отрывок латинского комментария к «Категориям»; предполагается, что это и есть часть утраченного второго комментария Боэция.

Следует сказать и о том, что Боэций не только комментировал «Категории», но и был одним из первых переводчиков трактата Аристотеля на латинский язык. Отдельные попытки перевода «Категорий» предпринимались и ранее (известен, например, перевод Мария Викторина и перевод, или, скорее, близкое к тексту изложение, приписываемое Августину, озаглавленное «Десять категорий» — Decemcategoriae), но наиболее удачной оказалась попытка Боэция; удачной настолько, что его переводом пользовались в течение всего Средневековья.

Выше уже было сказано, что Боэций предполагал, что обозначающие слова репрезентируют существующие вещи. Отсюда Боэций понимает категории Аристотеля (сам Боэций называет их предикаментами —praedicamenta), как обозначающие звуки, призванные обозначать высшие роды сущего. «Аристотель, — пишет он, — усмотрел десять родов всех вещей... всякая вещь непременно должна найти свое место в одном из видов десяти родов»[112]. Но вычленение этих родов из бесконечного числа существующих вещей потребовало создания специального категориального аппарата — упомянутых десяти предикаментов, то есть наиболее общих сказуемых. Смысл этой операции таков: число единичных вещей бесконечно, их многообразие не может быть охвачено умом, и они не могут стать объектами науки. Но поскольку вещи обладают определенной общей природой, то в конечном счете любая из них подпадает под тот или иной род, может быть определена и познана. «Итак, Аристотель ограничил малым числом десяти предикаментов неопределенное и бесконечное множество различных вещей с тем, чтобы то, число чего бесконечно, и что не может стать предметом научного исследования, ограниченное десятью своими родами, могло бы постигаться наукой (scientia). Следовательно, десять предикаментов, о которых мы говорим., суть роды для бесконечных значений, [данных] в звуках; но поскольку любое значение звуков относится к вещам, которые обозначаются звуками, в том, что они суть обозначающие, то [предикаменты] необходимо обозначают роды вещей»[113].

Отдельно следует сказать о том, что, согласно Боэцию, является объектом науки — индивид или общее. С одной стороны, ясно, что в силу вышеуказанных обстоятельств «Индивидам нет числа, а значит, [о них] нет и науки»[114]; с другой стороны, и Боэции неоднократно на это указывает, «Вид „человек", а равно и „животное", которое есть род, мы собираем (colligere) только лишь из познания индивидуального... общность познается (intelligere) из чувственных восприятий (sensus) единичного»[115]. Решение, как представляется, лежит в том же горизонте, что и предложенное Боэцием в комментарии к «Категориям» решение проблемы универсалий, то есть проблемы онтологического статуса общего. Поскольку общее, с точки зрения философа, находится в чувственно воспринимаемых вещах, хотя и мыслится отдельно от них, то же относится и к объекту науки: им является общее, но то общее, которое реально существует в индивидах и которое познается благодаря чувственному восприятию индивидуальных вещей.

Публикуемые фрагменты из «Комментария к „Категориям" Аристотеля» переведены на русский язык впервые.

А. В. Аполлонов

КОММЕНТАРИЙ К «КАТЕГОРИЯМ» АРИСТОТЕЛЯ [116]

КНИГА ПЕРВАЯ

[Введение]

Закончив с тем, что изложено в учении Порфирия[117] относительно предикаментов[118] Аристотеля, я продолжил ряд [сочинений], написанных простым и доступным языком, составив и эти комментарии на ту же тему. Я не примешал ничего из сферы более глубоких вопросов, но ради соблюдения соразмерности в освещении стремился к тому, чтобы не стеснить читателя краткостью [изложения] и не смутить его большим объемом. Поэтому, как представляется, вначале следует вкратце представить цель этого труда, которая такова: существует только один человеческий род, способный давать вещам имена, поскольку вещи предположены и преимущественно пребывают в характерном состоянии [своей] природы[119]. Отсюда ясно, что, снабжая [именами] все [вещи] по очереди, человеческий ух (animus) приспособил слова для каждой отдельной вещи и, например, это вот тело назвал человеком, то — камнем, другое деревом, третье — цветом; и, опять же, назвал именем отца всякого, кто порождает из себя что-либо иное. Также он определил границы множества формой особого имени: установил, например, [величину] в две пяди или в три; и в других случаях подобным же образом.

Итак, распределив все имена (nomina), он возвратился обратно — к свойствам и фигурам самих имен (vocabulum), и ту форму, которая может изменяться по падежам, назвал именем (nomen), ту же, которая распределяется по временам, — глаголом (verbum). Первая же позиция[120] имен была та, посредством которой он обозначил субъекты для интеллекта или чувств. Вторая — посредством которой рассматривают отдельные свойства имен (nomen) и фигуры. Таким образом, первое имя (primum nomen) есть самое имя (ipsum vocabulum) вещи, например, когда та или иная вещь называется «человек». Что же касается того, что самое имя (ipsum vocabulum), то есть «человек», называется именем (nomen), то это относится не к значению имени (nomen), но к фигуре, в силу того, что оно может изменяться по падежам. Итак, первая позиция имени (nomen) образуется в соответствии со значением слова (vocabulum); вторая — сообразно фигуре; первая позиция [предназначается] для того, чтобы вещи получали имена, вторая — чтобы иными именами обозначались сами имена. Ведь в то время, как «человек» есть имя (vocabulum) подлежащей субстанции