Антология современной уральской прозы - [90]

— Значит, вы думаете, что я заблудилась в жизни? А вы не заблудились — подстилаясь?

— Что?

— Навозом ложась под следующие поколения? Это самое что ни на есть заблуждение, советское, опять жить ради светлого будущего... У вас валокординчик есть? Дайте, я выпью... да не каплями, а всё.

(Разговор, 1992 г.)

— По коридору больницы ползли полчища пиявок. Там дневной свет ещё — пиявки отливают зелёным... Ползут, как слепые в пространстве, словно спрашивая всем своим видом: зачем мы здесь оказались? Куда дальше двинуть?.. И тут встречаю Процкого. Он мне сказал: студенты-медики закончили опыты и слили в унитаз две огромных бутылки пиявок... а они вот ползают теперь по больнице...

(Боб — Сон-Обломову, 1968 г.)

— Боб закричал: «Ты присосалась ко мне, как пиявка! Тебя и в унитазе не утопить, как этих кровососов». Я вижу: с одной стороны, поносящий сын, с другой — словесно поносящий Боб... И тут я поняла: они послали его, чтоб мне показать, какой он негодяй... Чтоб меня окончательно столкнуть в яму. Я сказала себе: выстою. Поцеловала Боба в щеку и ушла в палату.

(Лариска, 1968 г.)

— За что я не люблю вашего Боба — за несчастные глаза влюблённых в него женщин!

(Посторонняя, 1992 г.)

— Друзья и враги — это просто. Первые разделят и радость твою, и беду. Вторые, наоборот, порадуются твоей беде. А есть ещё завистники: они только беду разделят. Но Боб — из тех, кто разделит только радость, приятное. Назовём таких людей — приятелями. Он не клюнул на Лариску и её больного сына. Потому что он из ПРИЯТЕЛЕЙ. Кто сейчас может быть ему наиболее приятен — Евка...

(Капа — Людмиле, 1968 г.)

«Литературка» как юмор подавала фразу «Шли годы. Смеркалось». А уже наступала брежневская зима с её идеологическими морозами. ОНИ УЖЕ ЗНАЛИ, КАКИМИ САМИМИ СОБОЙ НУЖНО БЫТЬ! А те, кто не знал, то и дело попадали под обстрел. Режим опять искал врагов и врагов! А тут на защите дипломов Римма Викторовна спросила у студентки: «Вот вы долго занимались заговорами, написали работу. А с чем могли бы вы сравнить их в современной жизни?» Студентка руками развела, а Римма: «С лозунгами. «Народ и партия — едины!» Это же типичное заклинание, заговор». Все только восхитились Римминой мудростью. Это было весной 68-го. Ну а потом танки в Чехословакию, и деканша стала Римму гноить. С каждым днем смеркалось всё сильнее...

(Н. Г., 1992 г.)

— Что у вас сделалось с Капой? Она словно всё время ищет, на ком повиснуть! То под руку с Людмилой идет, то висит на Дуне!

(Римма Викторовна, 1968 г.)

— В самом имени Риммы я вижу отсветы Древнего Рима, где Сенека впервые выступил против доносительства.

(Игорь, 1968 г.)

— Помните: Мурзик с выражением ужаса на лице рассказывал, как ему не везёт в командировках? Только сядет в Москве в купе, сразу вносят на руках пьяного спящего артиста Жжёнова! И он спит всю дорогу. И так несколько раз... Мурзик не мог найти материалистического ответа этому совпадению. А теперь «Огонек» опубликовал мемуары Жжёнова про то, как он в лагере мучился. Понятно уже, почему ему иногда хотелось напиться, но почему судьба его забрасывала в купе к Мурзику? Может, надо ещё пожить, и это будет понятно...

(Грёзка, 1987 г.)

— Казалось, весь мир интересует только одно: сколько раз в день дитя испражняется, а также сам цвет и консистенция. Ещё в соседней палате дитя кричало: «Хоцется. Хоцется!» Там кто-то всегда на голодной диете. Опять мой Димочка выпустил из заднего прохода струю крови. Врач сказал: «Крови я не боюсь, я воды боюсь!» И осёкся, потому что у нас вода с кровью...

Дима уже с кровати не падает: сил нет шевелиться. А сальмонелл этих тысячи, и от каждой свой антибиотик. Но у нас ничто не высеивается — колют от противного. Если три дня колют одно — нет изменений, начинают другое, третье, девятое... Тут не до Боба! — Подержите своё сокровище! — попросила меня медсестра и принесла капельницу. Но в вену так и не попала, вен уже не видно. Когда мое сокровище посинело от крика, я оттолкнула капельницу и закричала: «Хочется! Хочется! Хочется!..»

(Лариска, 1968 г.)

— Спасал Игоря кто? Я лично ходила к Гемпель... Марья в одних носках ходила по кафедре с телефонной трубкой в руке: «Опять совет? Говорю тебе, Серёжа, внук у меня дрищет...» Это она проректору, значит, своему однокурснику. Тут её сапоги разухабисто валяются в разных концах пола. Я вхожу.

— Что у вас, девочка? Да вы садитесь.

— У нас ЧП, Марья Васильевна!

— Опять внебрачный ребёнок у Боба?

— Нет, хуже.

— Что — от Борис Борисыча? — тут Гемпель тряхнула седыми кудрями и гордым шёпотом мне поведала: — Поверите ли, на факультете я одна от него абортов не делала!..

— Марья Васильевна! Деканша Игоря затравила за «Гоголевец».

— А он что, у Риммы пишет курсовые? Тогда всё понятно. Скоро перевыборы... Но строить карьеру на крови детей! Высшая степень падения... Кстати, как у тебя с личной жизнью? Женихи есть?

— Так, поклонники таланта...

— Это никуда не годится — поклонники. Они же благоговеют! Был у меня один такой, но я прямо сказала: не благоговей! Чего благоговеешь? Вот теперь пятеро внуков у меня, один дрищет... а тут совет, тут ваше дело с Игорем... Счастливо, девочка!