Антология современной уральской прозы - [164]

— Что? Опять?

Её ведут домой, раздевают и кормят обедом.

— Ты ела? — спрашивают её.

— Ничегошеньки я не ела и не пила.

Ест она долго, тщательно пережёвывая. Съев тарелку борща, она вынимает вставную челюсть и украдкой обсасывает её.

— У-у! Противная! — говорит сноха.

Старуха, тонко постанывая от удовольствия и ничего не слыша, идёт в большую комнату и там садится в кресло с высокой спинкой. Так она сидит, дремлет, пока не наступят сумерки.

Короток зимний день. Старуха медленно встаёт, покряхтывает, зевает, подходит к окну, откидывает тюль, долго смотрит на улицу, где закипает легкая метель. Потом идёт к часам.

— Без четверти девять, — говорит старуха с удовлетворением. — Нет, у нас так темно не бывает.

Старуха идёт на кухню пить чай.

Старуха тоскует по сладкому. Она берёт сахарницу и сыплет через край сахар в рот. Крутит губами, чмокает.

Что-то скрипнуло в глубине квартиры, и на старуху нападает страх. Она осторожно ходит по комнатам, пугливо ёжится, заглядывает в ванную, в уборную, опять в ванную, в спальню, во все кладовки, во все закоулки. Поняла, что одна, успокаивается, но какая-то тёмная сила толкает её — ей страшно! Она опять ходит и ходит по квартире. Двери поскрипывают, постукивают.

Приходит с работы её сын. Это её младший сын.

— Федя! — ласково встречает его старуха.

— Совсем сдурела, старая, — ворчит сын. Его зовут Александр. А Фёдор — это брат старухи. Он иногда заходит попроведать сестру. Все остальные братья и сестры давно умерли, но старуха забыла это и часто говорит о них как о живых.

— Сколько, сколько время? — спрашивает она, волнуясь.

— Ах, поезд уйдёт, — бормочет она.

— Какой поезд? — кричит сын. — Куда? Куда?

— Домой, домой, — говорит старуха в беспамятстве.

Приходит с работы жена Александра.

Ей в свое время досталось от старухи. Когда-то старуха была властной и вредной, сноху свою прижимала к ногтю, а та была сиротой, воспитывалась в детском доме — тихоня тихоней. Но уж сейчас-то она старухе спуску не давала — придиралась к ней, потихоньку куражилась.

Старуха стоит у окна.

— Нет, у нас так темно не бывает, — говорит она.

— Где это «у нас»? — иронично спрашивает сноха.

— У нас, в Свердловске.

— А сейчас-то ты где? — ещё ироничнее спрашивает сноха.

— В гостях, у брата. У брата... Иоиля.

— Дура ты, дура старая! Иоиль помер давно! — сноха ну просто покатывается со смеху.

— Нет, не помер, — неожиданно твёрдо говорит старуха. Она гордо выпрямляется, и в глазах её мелькает что-то осмысленное. Но через секунду она уже смешалась, забыла, о чём речь, — и вдруг лезет целовать сноху. Дескать, голубушка... Это у старухи бывает.

Сноха змеей вывернулась и, воровато оглянувшись, бьет старуху по лбу костяшками пальцев.

— Ой-ёй! — плачет старуха. Она садится в кресло и противно всхлипывает. Она хочет, чтобы её оставили в покое.

— Ты грязная, вонючая обезьяна, — с наслаждением говорит ей сноха.

Приходит с работы старшая дочь Александра. Она работает учительницей в музыкальной школе. Она очень устала и хочет спать. Только она укладывается в своей комнате, как входит старуха. Старуха не может признать её.

— Спасите, — шёпотом говорит старуха и оглядывается — за ней по пятам идёт сноха.

— Бабушка, поди вон, — уже сонно говорит внучка.

— Ну чего тебе тут надо? — кричит сноха и тащит старуху за рукав на кухню. Рукав трещит, старуха ойкает.

— Чисти картошку, — говорит сноха.

Старуха рада, что её оставили в покое. Она не спеша чистит картошку и что-то мурлыкает себе под нос.

У Александра есть вторая дочь. Она уже давно не живёт с родителями, она живёт с мужем и сыном Борькой в соседнем районе. Иногда они чинно приходят в гости — пьют самогонку, закусывают беляшами и разговаривают о политике. Борька, этот маленький негодяй, чистосердечно травит старуху. Кто она ему? Прабабка? Совсем чужая...

Однажды он стянул у неё из-под подушки вставную челюсть и спрятал её, а потом целый день ходил за бабкой и украдкой посмеивался, глядя, как она шарится по углам, как получает за это подзатыльники, как жуёт деснами обед.

Старуха думала, что Борька — это её сын. Или внук. Имя его она забывала редко.

Мать Борьки к старухе совершенно равнодушна. Она не ругалась с ней, не оскорбляла её — только смотрела холодно и презрительно.

В декабре старухе исполнилось девяносто три года. Все ждали, что она вот-вот умрёт, но старуха всё не умирала, и все уже отчаялись. А старуха просиживала свои смутные дни в кресле подле батареи отопления, беззубо жевала тайный хлеб, смотрела по-рыбьи перед собой, и кровь медленной холодной волной омывала её гнилой мозг, и резко, отчетливо вставали перед ней какие-то картины прошлого, может быть, её, а может быть, чужого, вычитанного из толстых романов с продолжением. То какие-то люди играли в лото или в «подкидного» за цветным столом, жарко горела керосиновая лампа, а за дряхлым маленьким окном выла вьюга, железная вьюга рвала странные красные флаги, железная метель мела по екатеринбургским улицам, заплёванным серыми солдатскими окурками, прооранным насквозь хрипатыми голосами; то цокот копыт пробивался сквозь дрёму, подмигивал молоденький офицерик, луч солнца сиял на его погоне, а офицерик улыбался и кончиком языка всё трогал реденькие нежные усы; то звонко и страшно бил по окнам винтовочный залп; и постоянно какое-то жужжание — оно просто с ума сводило!