Антология современной британской драматургии - [133]

Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя всем сердцем и благодарю Аллаха за твое мужество, за то, что ты совершаешь самоубийство вместе со мной.

Я просто должна это сделать, Мохаммед.

Но мне страшно. Когда с двенадцатым ударом часов тело мое разорвется на части, я отправлюсь в Рай. Мне легко покинуть этот мир и отправиться в Рай. А ты? Куда отправишься ты?

Я… я… я… я… не знаю, Мохаммед. А где… а я, я смогу попасть в Рай?

Нет. Тебе не суждено попасть в Рай.

Ах!

Это наши последние часы.

Тогда возьми меня. Возьми меня. Возьми меня. Будь во мне все эти последние часы. Заполни меня всю, везде, где только можно, пока мне не станет больно и я не смогу больше этого вынести. Иди сюда, Мохаммед, иди.

И он берет тебя, берет тебя, и ты хочешь, хочешь, хочешь, и, наконец, ваши слившиеся воедино тела настигает сон, а потом начинается, начинается этот кошмар.

Вы приехали, вы в Диснейленде, и вы нагружены и обвязаны всеми известными видами взрывчатки, и ты глядишь вокруг — без одной минуты двенадцать, и ты глядишь вокруг — и ты видишь людей, и ты не понимаешь… хорошие люди, хорошие, толстые, счастливые, веселые люди. Стоят в очередях, едят, пьют, катаются. Это твои люди. Что ты делаешь? Что ты делаешь?

Через сорок секунд ты отнимешь у них жизнь. Через сорок секунд ты в клочья разорвешь все живое.

Как ты можешь? Почему ты это делаешь?

Avez vous vu та теге?[5]

Ты видишь маленькую девочку, с шариком в руках и с ушками Микки-Мауса на голове, сколько ей — года три?

Avez vous vu ma mere? Je veux ma mere. S’il vous plait — je cherche ma mere.[6]

И ты хочешь крикнуть:

Нет смысла, лапочка. Никакого, блядь, смысла. Она — уже труп. И я — уже труп. И ты — уже труп. Мы все — трупы в Волшебном Королевстве Жизни.

Но ты не — ты берешь ее за руку — осталось двадцать секунд, но ты берешь ее за руку —

Ты ты, шахидка, берешь за руку маленькую хорошенькую девочку с шариком и ушками Микки-Мауса, и ты идешь с ней по главной улице, потому что ты думаешь: пусть эти последние несколько секунд она будет не одна, разыскивая маму, чем умрет в одиночестве, страхе и отчаянии.

Время подходит, подходит — десять, девять, восемь, семь, шесть —

Взрывчатка на твоем теле пульсирует и вибрирует, как будто рвется выполнить свою смертельную задачу —

Пять.

Mama mama ou est mama?[7]

Четыре.

К вам приближается фигура.

Bonjour — J’m’appelle Mckey. Vous est ma amie. Comment t’appelle tu?[8]

Я — Смерть. Я — Смерть. Беги, Микки. Бегите, жители Волшебного Королевства. Я — Смерть.

Три.

Bonjour — fille jolie. Quelle balon jolie.[9]

Ou est mama?[10]

Два.

Je ne sais pas. Moi, je ne suis pas votre mere.[11]

Один. Осталось мгновенье — нет, этого не, этого не может быть — а вдруг судьба и ошибка компьютера все-таки спасли мир, и тут —

Бууум!

Из твоей спины, из груди, из влагалища вырывается сила, раздается взрыв, и в последний миг своей жизни ты видишь голову ребенка, оторванную от тела, — кровь хлещет тебе в глаза — голову ребенка швыряет на тебя, и когда ты умираешь, ты слышишь ее голос:

Мама.

Ты вздрагиваешь и просыпаешься. Три часа утра, три часа утра в твоей шикарной квартире в стиле студия, и ты смотришь на Мохаммеда, и вдруг тебя переполняет отвращение.

Что это? Что ты делаешь?

Его не должно быть здесь. Не должно быть — он должен сидеть за решеткой. Плевать в него, пинать его, унижать его.

Свинья. Собака. Ты хуже животного. Чтоб ты в говне валялся. Чтоб ты в обоссанных штанах ходил. Чтоб ты жрал свои фекалии, ублюдок.

Ты полна решимости, и ты берешь трубку, и ты звонишь в Войска Специального Реагирования.

И ты рассказываешь обо всем — то с гневом, то со слезами, — ты рассказываешь всю эту ужасную историю.

И вот уже к вам едет машина забрать… Мохаммеда и взрывчатку.

Опять одна. Еще один человек, который, как выяснилось, тебе не подходит. С каждым годом становится чуточку больнее, и однажды станет так больно, что ты не сможешь любить.

Последний раз, только один раз взглянуть на Мохаммеда перед тем, как он исчезнет.

Он совсем мальчик — кто бы мог подумать, что он окажется…? — он совсем мальчик.

И ты идешь к нему, и ты садишься на кровать, и ты гладишь его темные-темные волосы.

Прости меня, Мохаммед, прости.

И ты наклоняешься, и ты нежно целуешь его в спящие губы.

Сука.

Он вдруг открывает глаза, его рука поднимается и бьет тебя в челюсть.

Сука. Сука. Сука.

А-а-а-х-х-х!

Сука. Ты предала нас.

Его гибкое тело выпрыгивает из кровати, и он бьет тебя в живот, у тебя перехватывает дыхание, во рту — сгустки крови.

Ты предала Аллаха.

Я не буду этого делать. Я не стану убивать невинных детей.

И ты боишься за свою жизнь. Ты боишься, что Мохаммед убьет тебя — расчлененное тело в собственной квартире, — ты вспоминаешь про нож. И что-то тебе подсказывает — хватай нож — хватай нож — вот он лежит, он раскроит меня сверху донизу. Ты кидаешься к ножу, ты хватаешь нож — и кидаешь взгляд на Мохаммеда. Но он не пытается завладеть ножом.

У него в руках канистра с бензином. Откуда она взялась?

Он смотрит на тебя. Смотрит прямо в глаза. Проходят секунды. По ночной улице проезжает грузовик, доставляющий мясо в Дувр. (Это деталь.)

И тут вдруг печаль наполняет его глаза, и он говорит: