— Почасово, — сказал Ларичев. — У меня есть товарищ, преподаватель английского языка... Он берет за час занятий пять рублей.
— Ну, он английскому учит, — усмехнулся Клягин, — а тут — родному.. Хватит и трешника.
— Спасибо, — сказал Ларичев. — Вы очень любезны.
В субботу днем Ларичев отправил жену в кино, достал магнитофон, тетрадь, ручки. Задернул шторы.
Клягин пришел в назначенный час. Он был при костюме и галстуке, выглядел торжественно и чуть неуверенно. Оглядел квартиру, попросил запереть дверь, поинтересовался слышимостью через стены.
— А то, знаете, соседи услышат — еще пятнадцать суток схлопочем.
Увидев магнитофон, Клягин заволновался:
— Это зачем? Уберите!
— Это для записей, — пояснил Ларичев. — Мне так запомнить будет проще и легче отрабатывать произношение...
— Уберите! — настаивал Клягин. — Это ж документ. И потом, на кой на эту гадость пленку переводить?
— Нет-нет, прошу вас, — взмолился Ларичев. — Без магнитофона мне поначалу будет трудно...
— Зря я в это дело ввязался, — вздохнул Клягин, однако, уступив просьбам Ларичева, сел за стол. Нервно закурил.
— Начнем, Егор Степанович! — Ларичев сел напротив, открыл тетрадку. — Прошу вас!
— Чего?
— Говорите!
— Да чего говорить-то?
— Слова, выражения... Только помедленней... И если можно, поясняйте принцип их употребления...
Клягин задумался, напрягся, пошевелил губами, с удивлением обнаружил, что беспричинно вспотел, но так ничего из себя и не выдавил.
— Как-то не могу без разгона, — сказал он, вытирая лоб. — Не идет как-то...
— Может, чаю выпьем? — спросил Ларичев. — Вы не волнуйтесь.
Он принес чай, коржики.
— Если вам трудно, Егор Степанович, начните с более мягких слов... Попробуйте!
Клягин отхлебнул из чашки, снова задумался, наконец неуверенно произнес:
— Ну, например, «сука»...
— Так, — кивнул Ларичев, записывая слово в тетрадку, — хорошо. Ну и что?
— Ничего...
— Нет, я имею в виду, в каком смысле «сука»?
— В обыкновенном, — пожал плечами Клягин. — Собака, значит, дамского полу..
— Это я знаю, — сказал Ларичев. —А как это употреблять?
— Да так и употребляйте...
— Нет, вы не поняли. Я хочу понять какую-то закономерность. Это слово употребляется в отношении одушевленного или неодушевленного предмета?
— Не знаю я...
— Ну, хорошо... Вот, например, отвертка... Она может быть этим... тем, что вы сказали?
— Отвертка? — удивился Клягин. — При чем здесь отвертка?
— Я в качестве примера... Вот, скажем, у рабочего вдруг потерялась отвертка... Может он ее так назвать?
— Если потерялась, тогда конечно...
— А если не потерялась?
— А если не потерялась, тогда чего уж... Тогда она просто отвертка!
— Понимаю, — обрадованно кивнул Ларичев. — Видите, как все любопытно... А о предмете мужского рода можно так говорить?
— Не знаю... Вроде бы нет.
— А вот у нас в цехе, когда сломался конвейер, то механики его тоже называли сукой. А ведь конвейер мужского рода, не так ли?
Клягин долго и внимательно смотрел на Ларичева, потом решительно встал из-за стола:
— Отпусти ты меня, ради бога, Евгений Петрович! Ну тебя... У меня аж голова заболела! Брось дурью мучиться!
— Нет, что вы, пожалуйста... — Ларичев умоляюще схватил Клягина за рукав. — Ну, прервемся... Перекур!
— Не могу я так ругаться! — жалобно сказал Клягин. — Без причины у меня не получается. Куражу нет! Телевизор включите, что ли... Там сейчас хоккей.
Включили телевизор. Играли «Спартак» и «Химик». «Спартак» проигрывал. Клягин несколько минут мрачно наблюдал за экраном, что-то бормоча, а когда в ворота «Спартака» влетела пятая шайба, он побагровел, повернулся к Ларичеву и закричал:
— Ладно! Валяй, Евгений Петрович, записывай! Все по порядку. Начнем с вратаря... Знаешь, кто он?!
Последующие занятия проходили более гладко. Ларичев аккуратно записывал и запоминал все, чему его учил Клягин, потом наговаривал это на магнитофон и давал прослушать учителю. Браниться без помощи техники он пока не решался. Клягин понемногу стал входить во вкус педагогики, стал задавать домашние задания.
После десятого урока Клягин стал настаивать на практических занятиях.
— Ну чего мы воду толчем? — возмущался он. — Сидим здесь закрывшись, как уголовники, и шепотом лаемся... А на людях ты, Петрович, уж извини, все такой же одуванчик: дунь — посыплешься! Ты применяй, чему научился, применяй.
— Повода пока не было, — вздыхал Ларичев.
— Какой тебе повод? Пришел на работу — вот и повод... А то что ж зря стараться? Я деньги зря брать не привык!
И тут на фабрике произошло очередное ЧП. Цех резиновой обуви запорол большую партию сапог. Впрочем, не то чтоб уж так запорол — просто голенища оказались припаянными к основанию несколько под углом, что придавало им забавный вид, хотя в носке это, возможно, и не очень бы мешало, если, конечно, приноровиться их надевать. Но ОТК сапоги не пропустил, и разразился скандал. Директор накричал на заместителя, тот, в свою очередь, — на старшего технолога, тот обругал младшего, а когда они пришли в цех, то старший мастер вдруг заявил, что с него спроса нет, поскольку все расчеты делал Ларичев, стало быть, он и виноват в неправильном смыкании голенища и подошвы.
— Это неправда! — сказал Ларичев. — Я вам докажу..
