Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - [52]
Тутси режут хуту…
Как они там различают,
Кто из них откуда?
«Я живу в измученной стране…»[40]
Я живу в измученной стране.
Я стою за молоком и хлебом.
В очереди, столбиком нелепым,
Я торчу со всеми наравне.
И меня держа за своего,
Очередь хранит свою ментальность,
И не замечает ничего,
И прощает за национальность.
Но едва священный Аполлон
Слуха чуть подмерзшего коснется —
Очередь немедля встрепенется
И покатит на меня баллон.
К горным высям музами влеком,
Огребу от каждого мудилы
И за то, что скисло молоко,
И за то, что хлеба не хватило.
Гомерическое[41]
Можешь ли, друг мой, представить такую картину:
Моется в ванной семейства отец многомудрый.
В утренний час он мурлычет, свой слух услаждая,
Бьется отвесно струя в зеленоватую воду —
Моется муж. Между тем, одолевши Морфея,
Вежды давно уж подъяли его домочадцы:
Кот Феодосий, сын Петр, Анна Степанна, супруга;
Двое последних танцуют у запертой двери.
После обильных вчера чаепитий вечерних
За ночь наполнились их пузыри мочевые…
Голову пенит супруг, Гектору статью подобный,
Бьется о воду струя, счастливец поет из «Аиды».
Скачет по комнате сын его, юноша стройный,
Странной лица белизной унитазу подобный.
Втуне мужа зовет долговыйная Анна,
Бегает зря по квартире, держась за промежность.
Птицы давно облегчились на шляпы прохожим.
Мяу, обрызгав обои, изводит сметану.
Ноги распарив свои, кран затворивши холодный,
Мудрый семейства отец в ванне, икая, сидит.
Руки воздев, Персефоною мечется Анна,
Сын неутерпный колотит о дверь кулаками:
Пенно-могучий глава, пальцы восставив к ушам,
Два слуховых своих чистит, мыча, лабиринта…
Боги, как плохо иметь совмещенный санузел!
Московский пейзаж[42]
Вот — очередь у посольства
В честь ихнего хлебосольства.
Рядом — менты,
Одеты в унты.
Справа — некто
Ведет объекта.
Слева — Гиви
Торгует киви.
Тут же: старушка, иконка да кружка,
Статная дама с портретом Саддама,
Мигалка над «ВАЗом»,
Детина под газом
И — в центре пейзажа —
Я сам. Вэлком Раша!
«Какое счастье: сперли кошелек!…»[43]
Какое счастье: сперли кошелек!
Как нынче я отделался легко-то.
А ведь могли раздеть до босых ног,
Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок —
Да мало ли чего, была б охота!
Могли для смеху челюсть своротить,
В психушку спрятать для эксперимента,
В чулан, как Буратину, посадить
За оскорбленье чести Президента.
Могли послать сражаться в Сомали,
Копаться на урановую залежь…
Да мало ли чего еще могли —
У нас на что надеяться, не знаешь.
На службе ли придавит потолок,
В больнице ли пришьют к затылку ногу…
А тут какой-то сраный кошелек —
Да пропади он пропадом, ей-богу!
«Ты мне нравишься, девчонка…»[44]
Ты мне нравишься, девчонка из соседней средней школы,
Пробегающая мимо с легкой сумкой на плече —
Нравится твоя походка, и каштановая челка,
И осанка, и улыбка, и фигурка, и ваще!
Но иду я нынче с рынка, у меня в руке авоська,
И в другой руке авоська, и еще одна в зубах.
У меня была получка, у меня жена и дочка,
Сто халтур, аспирантура, гоголь-моголь, Фейербах!
Оттого-то мимо, мимо ты летишь в весеннем свете,
И в ребро меня, похоже, зря пихает сатана:
Я махнул бы вслед рукою — да в руках авоськи эти,
Я бы крикнул: «Стой, девчонка» — да в зубах еще одна!
Баллада об авокадо[45]
Когда услышал слово «авокадо»
впервые, в детстве… нет, когда прочел
его — наверно, у Хемингуэя
(или Ремарка? или у Майн Рида? —
уже не помню), — в общем, с тех вот пор
я представлял тропическую синь,
и пальмы над ленивым океаном,
и девушку в шезлонге, и себя
у загорелых ног, печально и
неторопливо пьющего кальвадос
(а может, кальвадос). Я представлял
у кромки гор немыслимый рассвет
и черно-белого официанта,
несущего сочащийся продукт
экватора — нарезанный на дольки,
нежнейший, бесподобный авокадо!
С тех пор прошло полжизни. Хэм забыт,
кальвадос оказался просто водкой —
на яблоках, обычный самогон.
Про девушек я вообще молчу.
Но авокадо… — боже! — авокадо
не потерял таинственнейшей власти
над бедною обманутой душой.
И в самом деле: в наш циничный век,
когда разъеден скепсисом рассудок,
когда мамоной души смущены,
потерян смысл и врут ориентиры —
должно же быть хоть что-то, наконец,
не тронутое варварской уценкой?!
И вот вчера я увидал его —
в Смоленском гастрономе. Он лежал,
нетронутый, по десять тысяч штука.
Но что же деньги? Деньги — только тлен
и я купил заветный авокадо,
нежнейший фрукт — и с места не сходя,
обтер его и съел…
Какая гадость!
— Фотоальбом 2 —
Япона жизнь[46]
Снова рассвет.
Ветка стучит в стекло.
Отпилю.
Вставать не буду.
Пускай себе там, на работе,
Думают: где он?
Лежу и плачу.
Что же мне снилось такое?
Наверное, шпроты.
Надо идти.
Если придумать куда,
Можно вставать.
Старик под окном
В мусорном роется баке.
Все же напьюсь.
Возьму красный флаг
И выйду со старым портретом.
Вдруг да поможет?
Щелкнул пультом.
Спикер приехал в Думу.
Будет ли кворум?
Вышел за хлебом.
Купив, покрошу его птицам?
Вряд ли. Съем лично.
Повстречал Горбачева…
Зря мы не слушали старца.
Плачу, в плечо уткнувшись.
Кимоно прохудилось.
Жду зарплаты за май и июнь.
Бамбук и вишня в снегу.
Птица на крыше.
В клюве большая корка.
Летать разучилась.
Саке не осталось.
Сосед отдыхает в прихожей.
Голова в обувнице.
Не спится. Волнуюсь:
Потанин или Березовский
Получит «Роснефть»?
