Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР (1950-е — 1980-е). Том 1. Книга 1. - [24]

Единственный раз, когда стихи Мандельштама наряду с другими эпизодами вошли в приговор — дело Рейзы Палатник (Одесса, 22–24.06.1971, «Хроника текущих событий», № 17, 22)[11] (см. т. 2, стр. 429), по ст. 187-1 УК УССР (= 190-1 УК РСФСР «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»). Палатник была приговорена к 2 годам лагерей.

С середины 1986 г. в связи с общим пересмотром политики по отношению к инакомыслию и, в частности, к Самиздату изъятие произведений Мандельштама на обысках прекращается, при этом начинают появляться его ранее запрещенных произведений в советской официальной печати, к 1990 г. все наследие Мандельштама было опубликовано на Родине.

Зверинец

Отверженное слово «мир»

В начале оскорбленной эры;

Светильник в глубине пещеры

И воздух горных стран — эфир;

Эфир, которым не сумели,

Не захотели мы дышать.

Козлиным голосом, опять,

Поют косматые свирели.

Пока ягнята и волы

На тучных пастбищах водились,

И дружелюбные садились

На плечи сонных скал орлы, —

Германец выкормил орла,

И лев британцу покорился,

И галльский гребень появился

Из петушиного хохла.

А ныне завладел дикарь

Священной палицей Геракла,

И черная земля иссякла,

Неблагодарная, как встарь.

Я палочку возьму сухую,

Огонь добуду из нее,

Пускай уходит в ночь глухую

Мной всполошенное зверье!

Петух и лев, широкохмурый

Орел и ласковый медведь —

Мы для войны построим клеть,

Звериные пригреем шкуры.

А я пою вино времен —

Источник речи италийской —

И в колыбели праарийской

Славянский и германский лен!

Италия, тебе не лень

Тревожить Рима колесницы,

С кудахтаньем домашней птицы

Перелетев через плетень?

И ты, соседка, не взыщи —

Орел топорщится и злится:

Что, если для твоей пращи

Тяжелый камень не годится?

В зверинце заперев зверей,

Мы успокоимся надолго,

И станет полноводней Волга,

И рейнская струя светлей, —

И умудренный человек

Почтит невольно чужестранца,

Как полубога, буйством танца

На берегах великих рек.

1916, 1935

Кассандре

Я не искал в цветущие мгновенья

Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,

Но в декабре торжественного бденья

Воспоминанья мучат нас.

И в декабре семнадцатого года

Всё потеряли мы, любя;

Один ограблен волею народа,

Другой ограбил сам себя…

Когда-нибудь в столице шалой

На скифском празднике, на берегу Невы

При звуках омерзительного бала

Сорвут платок с прекрасной головы.

Но, если эта жизнь — необходимость бреда,

И корабельный лес — высокие дома, —

Я полюбил тебя, безрукая победа

И зачумленная зима.

На площади с броневиками

Я вижу человека — он

Волков горящими пугает головнями:

Свобода, равенство, закон.

Больная, тихая Кассандра,

Я больше не могу — зачем

Сияло солнце Александра,

Сто лет тому назад сияло всем?

1917

Примечание: обращено к А. Ахматовой.

Ленинград

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать!

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Декабрь 1930

«Мы живем, под собою не чуя страны…»

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него-то малина

И широкая грудь осетина.

Ноябрь 1933

«Пусти меня, отдай меня, Воронеж…»

Пусти меня, отдай меня, Воронеж:

Уронишь ты меня иль проворонишь,

Ты выронишь меня или вернешь, —

Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож.

Апрель 1935

«Это какая улица?…»

Это какая улица?

Улица Мандельштама.

Что за фамилия чертова —

Как ее ни вывертывай,

Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного,

Нрава он был не лилейного,

И потому эта улица,

Или, верней, эта яма

Так и зовется по имени

Этого Мандельштама…

Апрель 1935

Источник: сайт Литература (http://mandelstam.chat.ru)

Флоренский Павел Александрович (Отец Павел Флоренский) (1882–1937)

Философ, священник, ученый, писатель, поэт.

Родился на Кавказе в семье инженера-железнодорожника. Учился в школе в Тифлисе. Учился на физико-математическом факультете Московского университета (с 1900 г.). В 1904 г. поступил в Московскую духовную академию, которую окончил в 1908 г. Рукоположен в сан священника в 1911 г. С 1914 г. — профессор философии в Духовной академии. Диссертация «Столп и утверждение истины» (1914) принесла ему репутацию одного из интереснейших и оригинальных религиозных мыслителей своего времени. По свидетельству Н. Лосского обладал «сверхчеловеческой эрудицией». В 1918-20 гг. работал в комиссии по охране памятников искусства и старины Троицко-Сергиевой Лавры, а с 1920 г. — преподавал во ВХУТЕМАСе. Затем работал в учреждениях системы Главэлектро, шокируя добропорядочных совслужащих тем, что ходил на работу в одежде православного священника. Один из основных авторов «Советской технической энциклопедии» (1927–1930). После ареста в 1928 г. сослан в Нижний Новгород, но вскоре освобожден. Вновь арестован в 1933 г. и всю оставшуюся жизнь провел в ГУЛАГе на Соловках. Расстрелян. В последствии реабилитирован.