Антология кинизма - [15]
Киническое мировоззрение оказалось притягательным не только для бедноты и неудачников, аутсайдеров жизни, но и для признанных философов и софистов. Эпиктет увидел в истинном кинике свой идеал (III, 22). Увлекся кинизмом даже такой рационалист и скептик, как Лукиан из Самосаты. Несмотря на принципиальную враждебность платонизма и кинизма, философ-платоник и софист Максим Тирский поставил перед собой вопрос: не является ли самой предпочтительной из всех жизнь киника? (речь XXXVI). И дал на него положительный ответ. Идеальным героем Максима оказывается Диоген, который «наслаждался в своей бочке не меньше, чем Ксеркс в Вавилоне». Нет смысла пытаться реконструировать по Максиму подлинные взгляды Диогена. Он создает свою концепцию кинизма, идеи которого препарируются в духе его собственного практического и демонологического платонизма.
О широком распространении кинических идей в I — II вв. н. э. свидетельствует также речь ученика Диона Хрисостома Фаворина из Арелаты «Об изгнании», где доказывается, что изгнание, вынужденная эмиграция — не зло. К этому же времени относится еще один памятник кинико-стоической мысли — «Картина», приписываемый ученику Сократа Кебету Фиванскому[9]. Рассказанный в ней миф откровенно аллегоричен и дидактичен, смысл всех его построений и деталей обнаруживает киническую печать — все ценимые в мире блага, как и «общеобразовательные дисциплины» и науки (XIII, 2), не имеют отношения к нравственности. Не многознание, а благоразумие и истинное образование, подчинённое воспитанию характера, души и чувств, делают людей счастливыми. В «Картине» Псевдо-Кебета киническая любовь к аллегориям доведена до логического конца. К этому же типу памятников относится и диатриба Псевдо-Плутарха «Об упражнении», сохранившаяся лишь в сирийской обработке VIII—IX вв. н. э. Автор её убеждает читателя, что без упражнения, труда, профессионального мастерства, тренировки и закалки человек не может добиться счастья и совершенства.
Во времена ранней империи киники становились опасной политической силой, с которой так или иначе приходилось считаться властям. Нерон изгнал киника Исидора будто бы только за то, что он «громко крикнул ему при всех, что о бедствиях Навнлия он поёт хорошо, а со своими справляется плохо» (Светоний. Нерон, 39). Подверглись жестоким репрессиям киники Диоген и Герас, открыто нападавшие на брак императора Тита и Береники (Дион Кассий, 66, 13—16). Киники активно участвовали в антиримских и антирабовладельческих движениях в провинциальных городах Греции, Малой Азии и Египта. Кинический проповедник Перегрин призывал греков поднять оружие против римлян (Лукиан. О смерти Перегрина, 19).
В первые века новой эры особой остроты социальная борьба достигла в Александрии, крупнейшем экономическом и культурном центре древнего мира. Здесь сплелись воедино антиримские, освободительные, сепаратистские, националистические (эллинофильские и иудейские) и римско-шовинистические интересы. Среди неспокойных низов Александрии киники занимали мятежную позицию, нападая на власть имущих, на римских префектов, императоров и их приспешников. От этого неспокойного времени, свидетелем которого был Дион Хрисостом (XXII, 10), сохранились интереснейшие подлинные документы социальной борьбы, найденные среди египетских папирусов. Эти документы, относящиеся к I — III вв. н. э., получили условное название «Акты языческих мучеников Александрии». В речах александрийских «мучеников» перед лицом римских императоров дают себя знать кинический стереотип с его «парресией», безоглядной «вольностью речи», а также влияние кинических мотивов — противопоставление истинного «отца народа», «царя», и тирана, осуждение деспотизма, богатства, насилия, распутства, размышления о добродетелях правителя, о границах власти и т. п. «Акты...» — памятники нелегальной политической литературы, подстрекательские памфлеты, листовки, основанные на документальных, архивных данных. В них мы, может быть, впервые сталкиваемся с тенденциозной документальной прозой, получившей в наши дни столь широкое распространение.
Кинизм занял прочное место в сочинениях таких крупных писателей и мыслителей конца античности, как Дион из Прусы, прозванный Хрисостомом, Эпиктет и Юлиан-Отступник.
Изгнание изменило весь строй жизни Диона (ок. 40 — 120 гг. н. э.), отпрыска богатой и знатной вифинской провинциальной фамилии, начавшего блестящую карьеру в центре огромной Римской империи. Изгнание по политическим мотивам длилось для него более 14 лет. Впервые он столкнулся с действительной жизнью, настоящими радостями и бедами, с толпами обездоленных. Он стал вместе с ними думать, мечтать, смотреть на мир их глазами. Во времена Диона не было иного философского учения, кроме кинизма, которое так отвечало бы ситуации и умонастроению изгнанника, познавшего горечь утрат и желавшего наставлять людей в истинных ценностях. Весь критицизм Диона, его ненависть к тирании и деспотической монархии, к угнетателям, к развращающему влиянию роскоши, «новой» культуры, зародившаяся любовь к людям труда продиктованы его близостью к народу и кинизму, к которому его толкнул личный опыт. Удивительно: как только кончились контакты Диона с низами, влияние кинической идеологии ослабевает, кинический революционаризм сменяется стоической либеральной фразеологией, не вступающей в конфликт с существующим строем. Антимонархические взгляды периода изгнания под ласковым воздействием императоров Нервы и Траяна сменяются лояльным монархизмом, который Дион старается улучшить своими просветительскими моралистическими проповедями (речи «О царской власти»). Кинизм был выстрадан Дионом, а поэтому у него никогда не пропадал интерес к этому учению, даже на вершине успеха и славы.
