Антикопирайт - [29]

Есть десятки возможных (и реально работающих) экономических моделей, обеспечивающих поддержку свободного творчества безотносительно к интеллектуальной собственности. В академии это делается так: небольшое ежемесячное пособие выдается каждому, кто тяжким трудом и лишениями докажет свою приверженность интересующему его виду деятельности; в обмен на это, счастливчик обязывается организовать обучение, тяжкий труд и лишения следующему поколению аспирантов. Многие виды искусства (поэзия, да и музыкальный коллаж а ля «Негативланд» тоже) существуют как хобби; другие питаются за счет меценатов. Те из них, которые коммерческие (софт–порн, поп–музыка, Голливуд, бестселлеры) напоминают повторяющиеся от раза к разу штампованные идентично–уродливые макаронные изделия и вообще непонятно зачем нужны.

Когда сенатор Мережковский привел своего семнадцатилетнего сына к писателю Достоевскому за советом, что делать юноше, который хочет стать писателем – Достоевский сказал ему: страдать надо, чтобы стать писателем. На робкое возражение сенатора, нельзя ли как–нибудь без этого–съ, Достоевский выкинул их с крыльца и отца и сына и палкой еще приложил. Аналогичная история произошла с Мандельштамом. Когда к Мандельштаму пришел начинающий поэт с жалобами что его не печатают, Мандельштам спустил того с лестницы с воплями «А Франсуа Вийона печатали? А Андре Шенье печатали»? И действительно ведь не печатали.

Творчество есть продукт отчасти магический, и интересный ровно в такой степени, в которой магический. Магический значит спонтанный, иррациональный, возникающий от духа; магический это когда озарение. Если у человека было озарение оно произойдет бесплатно и даже если сдерут кожу оно все равно произойдет; а если человеку сказать нечего кроме как за бабки, то пусть лучше вообще не говорит. Знаковое поле и так перегружено разной идиотской бессмыслицей, библиотечные фонды Библиотеки Конгресса и гарвардской каждые 20 лет увеличиваются вдвое и никто всех книжек все равно никогда не прочтет. Перепроизводство литературы есть опасность гораздо более серьезная, чем ее недопроизводство; за публикацию книжек не только гонораров платить не надо, по–хорошему за такие вещи следует брать штраф.

Свободное программирование живет за счет консультаций и поддержки программного продукта: свободный он конечно свободный, но в коде сам черт ногу сломит, и богатый пользователь предпочитает выплачивать какие–то бабки автору за то, что тот поможет ему разобраться, либо улучшить продукт. Программист живет чуть беднее, но свободнее; а пользователь имеет кварту свободного программирования вместо галлона программирования частно–собственнического и тоже доволен.

А если жить у себя в офисе профессорском, как Ричард Столлман, обедать со студентками и мыться в общем сортире губкой, то вообще денег никаких не нужно. Но это если ты коммунист.

Грязный розовый коммунист.

Копирайт и коммунизм

Я обвиняю Америку, на которой лежит ответственность за позор наших дней: обожествление труда, эту омерзительную идеологию, основанную на прославлении материального прогресса, брезгливо–пренебрежительную к любой утопии и поэзии, ко всему, что служит совершенствованию человеческой души... Я не могу не противостоять этой тенценции; самым решительным броском вперед – идеей, и наиболее творческим из всех действий – бездельем.

(Тристан Тцара)

Последний в пользу копирайта аргумент – социальный: если все будет дешево или бесплатно, никто дескать работать не будет и повсюду наступит ужасная анархия и коммунизм. Аргумент действительно очень серьезный; обществу всеобщего благоденствия посвящена масса кошмарных анти–утопий. В наиболее характерном образчике этого, «Утопии 14» Воннегута, масса оскотиневших рабочих заменена механизмами и не работает, отчего очень страдает и стремится сломать машины, чтобы вместо них делать то же самое. Замена машинного труда обратно на ручной и возвращение к золотому веку Форда, конвейеров и биржевых махинаций – сквозная тема американской фантастики от Херберта и до Воннегута. В построениях теоретиков анархии общество благоденствия, свободной игры и творчества достаточно давно уже и в подробностях обсуждается, но ни в одной, кажется, из американских научно–фантастических книжек не описано ничего подобного.

Это можно, наверное, объяснить глубокой анальной фиксацией всего протестантского (и шире – иудео–христианского) культурного ареала. Действительно, в этом обществе захват и удержание собственности интерпретируется как божественная избранность и спасение от грехов; а это же есть не что иное как сублимация анального удержания на ближайшие доступные объекты. Даже слово property (собственность) в английском языке однокоренное со словом proper (приличный); общественная роль анально–ретентивного комплекса состоит в борьбе за приличие и за сохранение социального лица.

Коммунизм, будучи обществом бесконечной оральной гратификации, обществом без property и без properness, без социальных рамок и барьеров, на глубочайшем подсознательном уровне пугает и отвращает американца; именно поэтому общество без собственности и без принуждения в Америке – одно из самых запретных табу. Общество «Далекой Радуги» или «Понедельник начинается в субботу» Стругацких для американца – чудовищная, страшная антиутопия; общество, где нет ни Бога, ни Спасения; Бога и Спасения, явленного американцу в форме непосильного, бессмысленного, оглупляющего труда, материального успеха и достатка. Это совершенно неудивительно, что американцы изобрели конвейеры; если можно в одном образе передать американский национальный архетип, то этот образ будет – конвейер.