Но я быстро подавил свою жалость. Я сказал себе: он сам этого хотел. Он знал, что его ждет.
Значит, такой образ жизни ему по душе, иначе он не встал бы на этот путь. Я запретил себе сочувствовать ему и раздраженно прикрикнул на самого себя: не уподобляйся всем этим западным простакам, которые тают, как снеговик в печке, стоит какому-то восточному владыке одарить их обворожительной улыбкой! Будь реалистом и веди себя сообразно тем реалистическим оценкам, которые ты тут целых три дня разворачивал перед иностранными журналистами!
Горбачев, человек, который так хвалил в Праге одно из худших правительств, какие имела эта страна на протяжении современной истории, шагает совсем рядом со мной, машет, дружески улыбается — и мне вдруг кажется, что машет он именно мне и улыбается тоже мне.
И третья неожиданность: внезапно я осознаю, что моя учтивость, которая велит мне ответить на приветствие, оказалась проворнее моих политологических размышлений — я растерянно поднимаю руку и машу в ответ.
Шарик вкатился в свой лимузин и умчался в нем со стокилометровой скоростью прочь. Толпа расходится, люди — вполне обыденно — тянутся в кабачки, куда они и держали путь, когда наткнулись на этот аттракцион.
Я с собакой иду домой, задумываясь о себе самом.
И тут настает время четвертой и последней неожиданности: я совершенно не корю себя за свое робкое помахивание рукой. У меня же действительно нет никакой причины не ответить на приветствие просвещенного царя!
Ведь это две разные вещи — ответить на его приветствие и откреститься от собственной ответственности, перекладывая этот груз на его плечи.
июль 1987
