Антихрист - [17]
Но буду продолжать.
Там, на постели, после посещения Евлампия, я впервые сознал себя проколотой гусеницей, там впервые понял, что за птица тогда в первый раз во мне шевельнулась, почему таким страхом тогда сжалось моё сердце. Я понял, кто из меня с мучительным любопытством посматривал на Николая Эдуардовича и кто с такой мукой и торжеством говорил Евлампию о грядущем Антихристе…
Да, я понял всё. Была такая минута — нет, неуловимая часть времени, — когда вдруг вспыхнула во мне какая-то светлая точка и разом озарила всё…
Разом исчезли стены, раздвинулся потолок и страх ворвался отовсюду, пополз со всех сторон, холодными иглами вонзаясь в мою душу.
О, это был не тот игрушечный страх смерти, который всю жизнь, как зайца, травил меня. Это был настоящий мировой страх.
Я не видал ничего. Но они, все они были здесь. Я не видал острых глаз, мокрых тянущих губ, но я знал их.
Я центр мира, и всё медленно, до муки медленно, ползло и пронизывало меня.
Ужас и безумие сливалось в одно…
Я Царь! Я Бог!
Я не двигался; я ждал. Я ещё ждал «призванья», окончательного, бесповоротного. Слово ещё не было произнесено.
Я уже всё знал и ждал…
Точно миллионы длинных, цепких рук, таких неотступных, таких мертвенно-бледных, тянутся ко мне.
И всё я видел, и всё принимал, как единый властелин вселенной…
Тысячи голосов шептали мне в уши… И страх рос от этого шёпота. Хотя в нём не было ни слов, ни смысла…
Я себя увидал.
Маленьким-маленьким, ещё в белой чистенькой рубашечке. Я всё вспомнил. Точка светлая всё озарила мне, и в один миг, быстрее вихря, быстрей сознанья человеческого, всю жизнь свою снова принял в себя.
Я шёл в гимназию… Экзамены. Первый урок… Говели на страстной неделе… Заутреня… пихтой пахнет. Огни… Христос воскрес, Христос воскрес… Бабушка в гробу… Крымская ночь…
Всё, всё, чувства, мысли, каждое движение, каждое слово…
И так всю жизнь. И прошлое, и будущее. Один, только я один. Всё знаю, всё могу, всё принял…
Растёт, ширится. Шёпот совсем близко, почти в голове… Руки длинные, холодные, всё тянутся, почти хватают за горло.
Скоро, скоро. Я знаю, что скоро. Он близко.
Где-то далеко в тумане, как тени страшные и кривые, мелькнул ряд чёрных крестов…
Всё кругом оживает, шевелится. Страшные тени бегут одна за другой.
Огонь свечи становится красен, как кровь…
Я слышу шаги… Ещё!..
…Свершилось!..
В безумном ужасе, согнувшись, я бросаюсь в тёмный угол комнаты, прижимаюсь к холодной стене и, как сквозь сон, слышу свой нечеловеческий крик:
— Антихрист!.. Антихрист!..
Придя в себя, я с поразительной ясностью сознал, что у меня откуда-то явилась стройная и законченная «теория Антихриста». Откуда она взялась, было совершенно непонятно, так как я никогда не думал об этом вопросе отвлечённо.
Эту теорию необходимо передать здесь.
«Ты ли Царь Иудейский?» — спрашивал Пилат. «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» — спрашивал первосвященник. И эти два вопроса не могут оставаться без ответа. В этих двух вопросах жизнь или смерть.
Кто же был Христос? Царь, Сын Божий, искупивший мир, спасший его от зла, страдания и смерти, источник вечной жизни, восставший из гроба, грядущий судить живых и мёртвых? Или и Его создал всё тот же страх смерти, и Он не Сын Божий, а сын Смерти, не спасший, а обманувший мир, не воскресший, а сгнивший, не грядущий судить — долженствующий быть судимым грядущим Антихристом?
Для меня решён этот вопрос. Христос не Сын Божий. Христос не воскрес. Христос не победил смерть.
Всё тот же безумный, нестерпимый, отвратительный страх смерти создал Христа. С того самого момента, когда не отдельного человека, а всё человечество — там, в отдалённейшей глубине истории, — охватил животный ужас перед грядущей смертью, зародилась в нём слабенькая, уродливая и до смешного наивная грёза о том, что кто-то, когда-то победит мир. Этот зародыш был очень живуч. Его не могли победить самые очевиднейшие доказательства смерти. И все умирали, и все передавали друг другу свою несбывшуюся надежду. И даже чем больше умирали люди, чем глубже в сознание человечества проникал весь ужас, вся неизбежность рано или поздно сгнить в земле и чем сильнее разгоралась жажда вечной жизни, тем мечта о грядущем победителе становилась упорнее и неотразимее. Он должен был придти во что бы то ни стало. Без него вся культура, все хлопоты людские, все их радости, весь пыл их воображения — ничто. Смерть стоит поперёк дороги. Неужели же никто не уберёт её? Ну конечно, уберёт! Обязательно уберёт: о нём даже известно, где он родится, где умрёт, кто будут его родители. Если известны такие подробности, так уж, конечно, значит, это правда… И надежда, мечта, грёза облекалась в плоть и кровь, переходила в веру. Народ, наиболее любивший жизнь, ибо научился ценить её в рабстве, явился носителем этой веры. Отдельные люди, в которых страх смерти доходил до высочайшей точки, которые должны были во что бы то ни стало, чтобы жить, верить в Мессию и которые всё-таки чувствовали, что вера ускользала от них, по преимуществу склонны были создавать все подробности его грядущей жизни, чтобы этими подробностями загипнотизировать себя, заставить поверить, что он на самом деле придёт, и таким образом спасти себе жизнь. Так создались пророки.
