Античный город - [164]

Но в этой объективности, пусть и очень глухо, но всё же вполне различимо звучит некий мотив насилия над побеждёнными, ибо здесь требуется перестройка всего менталитета покорённых народов. Меж тем подобная перестройка немыслима без известного принуждения. И всё же город верит в светлую гармонию отношений со всеми, кому он хочет покровительствовать, и всей душой жаждет её. Поэтому в его миросозерцании вынужденное принуждение родственно тому, какое оказывает строгий заботливый отец, наставляющий родного сына (а кто ж усомнится в справедливости святой отцовской затрещины?).

Сознание собственной уникальности, самоослепление всемирно исторической значимостью той высокой миссии, которая возложена на него самими богами, вселяет в него не только уверенность в своём неотъемлемом праве «милость покорным являть и смирять войною надменных», «грозных уметь побеждать, а побеждённых щадить». Городу свойственна глубокая искренняя убеждённость в том, что все, без какого бы то ни было исключения, – добровольно ли покорившиеся или усмирённые им – народы обязаны именно ему своим спасением, своим приобщением к благам законности и культуры. То обстоятельство, что все должны питать к нему и к самой судьбе, подарившей им такого водителя, род чувства, какое являет Риму галльский поэт Рутилий, – составляет структурный элемент его жизненного кредо.

Город рождает величественный и прекрасный миф о самом себе, истово веря всему, что утверждается им. Собственная принадлежность к более высокой культуре, отчасти соприродность какой-то иной материи, которая уже от рождения делает его граждан более восприимчивыми к высшим ценностям этого мира, служит моральным оправданием любым его начинаниям, даже если они и проводятся силой оружия. Ведь в сущности только ими и могут быть приобщены к цивилизации окрестные варварские народы. Но за всё надо платить, поэтому ресурсы новых земель – это вовсе не банальная военная добыча, но род возблагодарения со стороны тех, кто был обречён на вырождение. Или, если угодно, – вклад спасённых городом в общее «дело свободы».

Собственно, в этом и есть последняя тайна свободы в понимании античного города.

Словом, государственный миф создаётся отнюдь не по официальному заказу, оплаченная заявка властей не в состоянии вызвать вдохновение, которым насквозь пронизан он, – только вера и убеждённость движут его гениальными создателями. И всё же заказ здесь несомненно присутствует, ибо ещё ни одна идеология в мире не рождалась сама по себе; просто этот заказ осознается как острая внутренняя потребность самих его граждан. Так мужчина приносит своей избраннице лучшие слова, которые только могут родиться в его сердце, но это вовсе не значит, что та не ждёт их и абсолютно ничем не понуждает его к признанию.

Заключение

Подводя итог, самое время заметить, что ответ на вопросы, поставленные ещё во Введении, обнаруживается уже при анализе того уникального в мировой истории государственного образования, которое когда-то сформировалось в средиземноморском регионе. Начало всему, что обнажается сегодня, было положено именно там, и следующим тысячелетиям оставалось лишь развивать и совершенствовать удачно найденное античным городом.

Война и только она является его колыбелью, война и только она формирует состав той атмосферы, в которой он может дышать, не боясь отравиться. Демократическое устройство государства – это форма политической организации победителя. Ведь только преодоление известного предела завоеваний делает необходимыми радикальные политические преобразования, сутью которых становится вовлечение во власть его граждан – без этого античный город оказывается просто не в состоянии справиться со своими трофеями. Явные же аутсайдеры всеобщей войны всех против всех довольствуются автократическими режимами правления.

Война и только она становится единственным смыслом и способом существования демократически устроенного Левиафана. Выжить, сохранив независимость и суверенитет, в условиях античного мира оказывается возможным только завоевав неограниченное право вершить свой суд над миром, только подавив и подчинив своей воле все своё окружение.

При этом демократический полис качественно преобразует самую природу древнего, как мир, института войны: война, которую ведёт он, становится вечной и тотальной.

Теперь её не может остановить уже ничто, кроме сокрушительного поражения, наносимого более удачливым соперником. У города просто не существует практических целей, достижение которых могло бы положить ей конец или хотя бы начало длительного перерыва. Да, он всей душой стремится к вечному нерушимому миру, к «блаженной и прекрасной» жизни, но для этого он прежде всего обязан устранить решительно всё, что способно встревожить счастливый творческий досуг его дышащих одной свободой граждан. Однако вселенная бесконечна, и эта бесконечность делает его мечту достижимой лишь в каком-то неопределённо далёком будущем. Поэтому в настоящем он обязан идти на новые и новые жертвы ради не прерываемого уже ничем счастья своих потомков. Словом, любое замирение – это не более чем кратковременная передышка…