Античное христианство и гностицизм - [12]

Переоценивающий священное наследие иудаизма гностический миф мог появиться только среди населения Палестины, как «еретическое» (מינים) явление, но таким же «еретическим» для нормативного (фарисейского) иудаизма явлением было и христианство. Безусловно, мы не можем однозначно отождествить эти группы, но невозможно и отрицать очевидный факт, что в небольшой и достаточно густо населенной стране, какой была Палестина (Иудея, Галилея и Самария) в I столетии нашей эры, они просто не могли не сталкиваться друг с другом хотя бы на бытовом уровне и не испытывать взаимных влияний. Более того, обратившись к новозаветным фрагментам, отражающим космологические представления авторов, прежде всего Павла и Иоанна, мы обнаружим, что эти фрагменты отражают не традиционно иудейскую, основывающуюся на Книге Бытия, а именно гностическую космологию. При этом ни Павлу, ни Иоанну не потребовалось последовательно излагать свои космологические представления именно потому, что их читатели и так прекрасно знали, кто такие «архонт эона сего» (Ин., 12:31; 14:30; 16:11); «бог эона сего» (2Кор., 4:4) и «архонт, господствующий в воздухе» (Еф., 2:2); «начальства и власти» (1Кор., 15:24; Еф., 1:21; 3:10; 6:12; Кол., 2:15); «мироправители тьмы века сего» (Еф., 6:12; ср. Кол., 1:13, и Лк., 22:53) и «стихии мира» (Гал., 4:3, 9; Кол., 2:8; 2:20). Очень интересна своебразная полемика о термине «господство» (κυριότης) между Павлом (Еф., 1:21; Кол., 1:16) и авторами посланий Петра и Иуды (2Пет., 2:10 и Иуд., 1:8), оражающая несовпадение понимания этого термина.

Если рассмотреть гностический миф именно как экзегетический метод, нетрудно увидеть, что в целом ряде писаний коптской библиотеки цитаты и аллюзии на те или иные фрагменты Книги Бытия формируют смысловые узлы, истолкование которых как раз и образует ткань повествования. Конечно, эта грубая схема заметно обедняет содержание гностических писаний, но в то же время прослеживается достаточно чётко. Чаще всего в них присутствует внешне вполне корректное, но издевательское по сути цитирование соответствующих отрывков еврейского Писания — и прежде всего 1–8 глав Книги Бытия, понимаемых не аллегорически, а, к вящему поруганию владыки материального мира, буквально. Для гностиков иудейское Писание и шире — иудаизм с его храмом и ритуальной практикой — культ демиурга, а завет иудеев с их божеством — это навязанный им Творцом и Владыкой мира сего договор, подписанный кровью, причем далеко не всегда «кровью тельцов и козлов» — см.: Числ., 31:40–41.

Опираясь на свой жизненный опыт и буквальное понимание Писания, гностики радикально решили проблему теодицеи; при этом отправной точкой рассуждения стала нравственная оценка того образа божества, который предлагает нам иудейское откровение, а затем был задан уместный вопрос: мог ли такой творец сотворить что бы то ни было доброе? Естественно, о благости демиурга и его любви к своему творению не может быть и речи. Яркие примеры гностических оценок сохранили отцы-ересиологи:

«Это клеймо, поставленное на Каине, чья жертва богу этого мира не была принята, несмотря на то, что он принял кровавую жертву Авеля: для Господа этого мира наслаждение в крови»[54]; «Апеллес говорит, что души были выманены огненным ангелом, богом Израиля и нашим, из их занебесных обителей с помощью земной пищи, а затем привязаны к грешной плоти»[55]; «Саваоф выглядит, как говорят одни, как осел, другие же сравнивают его со свиньей, поэтому евреи и не едят свинину… покидая этот мир, души пролетают мимо этого архонта, и те, которые не обладают знанием и неполны, не могут его миновать. Однако на самом деле он похож на дракона»[56].

«Иудео-христианство» — миф и реальность. В современной конфессиональной библеистике господствует модная, но абсолютно антиисторичная тенденция рассматривать Иисуса Христа как «рабби Ешуа из Назарета», а раннее христианство, действительно развивавшееся первоначально именно в еврейской среде, как «мессианскую секту» в рамках нормативного для той эпохи иудаизма. На этом фоне особенно ценным представляется трезвый голос выдающегося отечественного исследователя С. Л. Лезова, в своей блестящей краткой работе «О непроисхождении христианства от иудаизма» обратившегося к рассмотрению «иудейских корней» и справедливо указавшего на сомнительность идейной преемственности между «ранним иудаизмом» I столетия и современным ему христианством. Он пишет:

«Я впервые пришел к мысли о ״непроисхождении», изучая литературу таннаитского периода. Еврейский мир эпохи формативного иудаизма предстает — при схождениях в деталях — столь непохожим на христианство Нового Завета, что привычное мнение о близком родстве этих двух цивилизаций становилось для меня все более проблематичным. Тогда я по-новому понял Маркиона: для христиан II века Бог Священного Писания вполне мог показаться (и был!) чужим богом. Действительно, образ Бога и образ человека в формативном иудаизме и в раннем христианстве имеют между собой мало общего.

Как известно, в европейской науке часто постулируется разрыв преемственности в еврейском мире до и после 70 года. Но можно предположить, что здесь мы имеем дело с секуляризацией чисто теологического (определенного христианской догматикой) представления о том, что природа еврейства должна была измениться после возникновения христианства. Это ответ на возможное возражение, которое звучит так: христианство действительно непохоже на иудаизм Мишны и таннаитских мидрашей, но протохристианство вписывается в более плюралистичный иудаизм I века, то есть иудаизм эпохи конца Второго Храма.