Антиамериканцы - [17]

— C’est la guerre![19] — промычал Иллимен в горлышко своей бутылки.

— Я знаю, что это — моя война, — продолжал Бен. — За последние шесть месяцев я тут везде побывал. И то, что я увидел, не только причиняет боль, но и приводит в ярость. Я дошел до такого состояния, что если не сделаю всего, что в моих силах, чтобы помочь патриотам, то просто-напросто возненавижу себя.

— Понятно, дружище, понятно, — снова вмешался Клем. — Мы все помогаем, как можем. Долорес помогает у себя в учреждении, мы с Зэвом строчим как сумасшедшие, и многое из того, что написано нами, печатается. Может быть, больше, чем пишешь ты, хотя это, конечно, объясняется тем, что мы известнее тебя. Важно, что написанное читают миллионы. Из винтовки ты можешь поразить трех, ну, четырех, если тебе повезет. Для того чтобы убить одного солдата, нужно несколько сот патронов. Печально.

— Значит, тремя — четырьмя фашистами будет меньше, — сказал Бен.

— Сдаюсь! — воскликнул Иллимен. — Если человек хочет покончить с собой, с какой стати я буду останавливать его?!

— Да он и не собирается умирать! — с ожесточением бросил Лэнг. — Он говорит, что хочет жить. Он думает… черт возьми, кому какое дело, что он думает?

Поймав на себе взгляд Долорес, Лэнг внезапно почувствовал раскаяние и ласково спросил:

— А что вы думаете, Долорес? Вы же испанка. Он хочет воевать за вас. По-вашему, он нужен? Может быть, он бесцельно хочет отдать свою жизнь?

— Если бы я верила в бога, — ответила Долорес, — я бы сказала: да благословит его бог! Могу лишь сказать… — Она не договорила и, вскочив со стула, подбежала к Бену и поцеловала его в щеку.

Блау покраснел, как девушка.

5. 7 ноября 1947 года

Когда Лэнг добрался от дома доктора Мортона до Юниверсити-плейс, было уже почти шесть часов вечера. Движение в Нью-Йорке, думал он, с каждым днем становится все сильнее, и наступит время, когда вообще будет невозможно ездить. Ну что ж, тогда он переедет жить на дачу, в Бокс Каунти.

Жена сообщила ему, что его секретарша Пегги О’Брайен, которую он год назад выписал из Голливуда, уже ушла. Энн сидела за пианино, разучивая сонату Скарлатти, но как только Лэнг открыл дверь, поднялась и быстро подошла к нему:

— Фрэнк, что случилось?

Он взял ее за плечи, посмотрел в глаза и ответил:

— Потом. Пегги просила передать мне что-нибудь?

— Не знаю, — ответила она. — У нас к семи соберутся гости. Ты не забыл? — Лэнг сделал гримасу. — С днем рождения! — воскликнула она и поцеловала его.

— Ужасная скучища эти дни рождения, — пробормотал он. — Я должен принять ванну. Чувствую себя таким грязным, таким грязным!

— Но что же комиссии нужно было от тебя? — продолжала настаивать Энн и нахмурилась, когда он отвернулся, собираясь отойти. Энн весь день нервничала: ей хотелось узнать, о чем комиссия допрашивала Лэнга; она даже не выключала радиоприемник на случай, если какое-нибудь сообщение о допросе будет передано в последних известиях.

— Ах! Обычная история! — ответил Лэнг, скрываясь в своем кабинете, служившем ему одновременно гостиной и спальней.

На письменном столе лежала записка Пегги, аккуратно напечатанная на пишущей машинке. В записке говорилось:

1. Звонили из Ассошиэйтед Пресс (мистер Фитч, в 4 часа) и Юнайтед Пресс (мистер Берден, в 4.05). Просили позвонить.

2. Человек, продукцию фирмы которого вы рекламируете по радио, просил вас связаться с ним по телефону, как только вернетесь домой (звонил в 4.15).

3. Вы должны начать работу над своей очередной радиопередачей не позже чем завтра, то есть в субботу утром. Я всегда к вашим услугам (Лэнг улыбнулся).

4. В 4.30 звонил человек, отказавшийся назвать себя, и заявил: Передай этому грязному мерзавцу еврею, чтобы он убирался к себе в Россию, откуда приехал (Гр. мерз, евреем он считает, видимо, вас. Я ответила, что вы родились в Сиэтле, в штате Вашингтон).

5. Вы забыли оставить чек на жалованье своему секретарю. (Спешки нет).

П.О’Б.

Лэнг подошел к буфету, открыл его, налил коньяку и залпом выпил.

«Я перестану посещать колдуна, — подумал он. — Чувствую, что это неизбежно. У меня мороз по коже от его постоянного „М-м-м…“, от его поджатых губ, пристального взгляда, которым он словно хочет сказать: Ты думаешь, что можешь утаить что-нибудь от меня, но это невозможно: я знаю о тебе абсолютно все».

На письменном столе лежала газета «Уорлд телеграмм» с пометкой красным карандашом на развороте, где виднелся крупный заголовок:

ЧЛЕНЫ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КРАСНЫХ ДОПРАШИВАЛИ ИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ.

Лэнг прочел статью и вслух сказал:

— Гнусные врали!

«Поступать так с коллегой! — подумал он. — Я уже стал „ученым мужем“, хотя до сих пор так называли только Уолтера Липпмана. Объяснить это вовсе не трудно. Разве найдется хоть один газетчик, которому не хочется послать ко всем чертям скучную повседневную беготню и добиться того, чего добился я?»

Он разделся, аккуратно повесил костюм в гардероб и поставил ботинки на полку. «Придется надевать смокинг, — мелькнула у него мысль, и он выругался про себя. — Черт возьми, почему так заведено, что если человек принимает гостей, то должен испытывать массу не удобств? Что из того, что у меня день рождения?»