Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта - [25]

В полночь последний дневной дежурный, придя с обхода, зажигал свечу в карузофоне. Пока она тихо и мирно горела положенные два часа, мы спали сном праведников. В два часа ночи отмеренный кусок свечи прогорал, огонь прожигал веревку, она отпускала соединенную с ней бамбуковую пружину, та расслаблялась и высвобождала иголку граммофона. Пластинка начинала вращаться, постепенно наращивая скорость, под аккомпанемент адского шума, который, казалось, и мертвого поднял бы на ноги. На тот случай, если она все же не разбудит привыкшего к шумовым эффектам дежурного, мы выбрали для этой почетной миссии арию Хосе из «Кармен» в исполнении синьора Карузо. Нами руководило отнюдь не пристрастие к классической музыке – просто это была самая громогласная из имевшихся пластинок. Потому-то мы и окрестили будильник карузофоном. Сие совершенное изобретение не сработало один-единственный раз, когда в бурную ночь гулявший по хижине сквозняк задул свечу, и не было случая, чтобы оно не подняло на ноги ночного дежурного. Правда, на первых порах, судя по раздававшимся комментариям, вместе с ним просыпались все, но мы были так горды нововведением, что высказывались довольно cдержанно, а спустя неделю-другую он уже только создавал шумовой фон для наших сновидений.

Благодаря карузофону ночные дежурства стали менее обременительными, их тяготы почти целиком легли на плечи тех, кто испытывал особый интерес к погоде. Кемпбелл, Левик и Абботт вызвались поочередно бодрствовать до полуночи и зажигать свечу карузофона. В два часа ночи по сигналу вставал я, снимал показания приборов; возвратившись домой, читал у огня или стирал; в четыре часа снова снимал показания, после чего заводил карузофон, поворачивал граммофон рупором к следующей жертве и ложился спать. В шесть часов утра сигнал поднимал Браунинга, который стал моим постоянным помощником. Он делал шестичасовой обход, заносил данные в журнал, а затем разводил огонь. В семь часов утра он будил Дикасона, так что ночные дежурства имели еще и то преимущество, что, когда кок точно в семь вставал, печь уже пылала вовсю и завтрак появлялся на столе своевременно.

Ночной дежурный, по сигналу вскакивавший с койки и выходивший в бурную ночь, крайне нуждался в отдушине для выражения своих чувств. Ею явилась наша излюбленная песня, немного переделанная. Во второй год пребывания в Антарктике на острове Инекспрессибл я часто старался представить себе выражение лица Симпсона, читающего этот эпиграф к метеорологическому журналу:

Я слышал твой призыв;

Был ветра вой страшней твоих рулад,

И перед тем, как выйти в этот ад,

Я подошел к тебе и от души

Пихнул разок,

Жестокой мести рад.

Я слышал твой призыв;

Журнал заветный взяв и наугад

Одевшись, я побрел, вцепясь в канат,

Вернулся: щеки – в корке ледяной

И на усах

Висят сосульки в ряд[36].

Мы придерживались такого расписания до конца июля, и благодаря ему в течение всех этих месяцев могли круглые сутки не только изучать погоду, но и систематически наблюдать полярные сияния. Южное полярное сияние чаще всего являет собой жалкое зрелище по сравнению со своим северным собратом, и я, хорошо помня малоинтересные свечения неба около мыса Ройдс с преобладанием серовато-зеленых тонов, только изредка разбавляемых малиновым у самого основания лучей, уже начал сомневаться в том, бывают ли на юге вообще полярные сияния, достойные этого названия.

Однако в описаниях путешествий Уилкса и Дюмон Д'Юрвиля в западную часть Антарктики[37] прямо говорится, что на северной оконечности континента, где находилось наше зимовье, в сравнительной близости к Южному магнитному полюсу, полярные сияния могут быть более красочными. Вскоре мы убедились, что это действительно так.

Всю зиму, ночь за ночью, час за часом, мы были свидетелями таких полярных сияний, которые, безусловно, очень немногим уступают знаменитым сияниям Севера. Правда, преобладали опять же цвета зеленый и темно-желтый золотистого тона, но они были необычайно яркими, сочными, к ним часто добавлялись другие краски, среди которых особенно выделялись ярко-малиновая и фиолетовая. Описать сияние трудно, так же как невозможно зарисовать или сфотографировать дрожание лучей, составляющее главную его прелесть, но оно производит сильнейшее впечатление, и тот, кому довелось пережить темное время года в Антарктике, никогда его не забудет.

«Последнюю неделю в ночные часы постоянно светила яркая луна, – писал я в своем дневнике, – и сегодняшняя ночь была так же прекрасна. Несомненно, нет другого края, где природа так красива, как в Антарктике, но и нигде эта красавица не проявляет столь явно свой суровый и строптивый нрав. Представьте себе: тихий вечер, ни ветерка, мороз 40° [-40°C], воздух совершенно сухой, на сине-фиолетовом небе ярко выделяется луна в ореоле гало[38], которое дважды повторяет все цвета радуги, а свет луны отражается от каждой точки каждого снежного и ледяного кристалла.

Сначала луна царствует на небе безраздельно, но вдруг с севера вспыхивают зеленые и золотые лучи полярного сияния, ярко-малиновые на конце, и с невероятной скоростью устремляются к зениту. Когда головная часть достигает зенита, хвост только-только появляется над горизонтом, и полудуга спиралью поворачивает на юго-восток и исчезает за мысом Адэр, освещая оттуда небо словно лучами прожектора. Сияние появилось, прошло и исчезло в течение нескольких секунд, оставив, однако, яркий след в памяти того, кто его видел. Едва его не стало, как на юге так же внезапно возникает светящееся кольцо, быстро движется на восток и в свою очередь исчезает за темной громадой мыса, и тут же по небосводу мелькают одна за другой дуги в направлении с севера и северо-запада на восток, там меркнут, распадаются на отдельные занавесы и скрываются за мысом. И снова луна единовластно царит на небе.