Аншлаг - [11]

Но у буфетной стойки оказалось непредвиденно мало людей, спокойно стоящих людей, беспечных, то есть совсем не захваченных таким мощным фактором, как очередь. Никто за очередью не следил. Продвигаясь, все благодушно и со вкусом общались. Лера окинула взором все, что было в продаже. «Сок? Нет. Дорого. Булочку. Поесть. Чтобы так не дрожать».

— Да! Он очень неровен. Ну так что? Это как всякий настоящий художник! Он человек настроения. Я считаю… — говорила девушка с землистым лицом такому же юноше.

— Он что-то помнит, он что-то знает! Это было, ну с кем ты споришь, в пятьдесят девятом году! — говорил плотный и абсолютно довольный всем на свете мужчина. Он был похож на спортивного обозревателя. А может быть, на юриста. А может быть… Лера еще не умела, как говорится, видеть человека насквозь.

— Да, они жили тогда на Меринговской…

Их было трое, они стояли за Лерой, но Лера, чуть-чуть, иногда озираясь, смотрела на них.

— О господи, у них Сеня бывал. Сеня тогда у них был совершенно своим человеком.

— Да, покойный Сеня…

«О ком это они? Неужели все они знают Виннера?»

— Дайте мне булочку. Нет. Только булочку.

Лера не села за столик. А отошла к окну, закрытому шторой. Она стала жевать, глотать и при этом испытывала невыразимое наслаждение.

А те трое уселись за столик. Теперь Лера видела только, как они говорили, но что — ни единого слова не было слышно. «Ну да!» — «Я так и думал». — «А что я говорил!» — «Ну, а что я говорил!» — «Ты ж понимаешь?» — «Ну, а что я тебе говорил!» — «Это все ясно». — «Ну, а что я тебе…» Лера следила, жуя, за ними с удивленной улыбкой. Троица эта ей была симпатична. «И все это — Виннер? И все это Виннер… И та дама в синем мешке, балахоне, не знаю, что это такое, все никак не допьет свой апельсиновый сок. И те мальчики, что их сюда привело? Техника, техника… Им нужна техника. Все они учатся, видимо, в консерватории, нет, малы еще очень, в музыкальном училище. И та вот компания… Но почему вы не можете спуститься сюда — так же, как я, — и стать здесь, рядом со мной, в уголке, и посмотреть, кто пришел сюда, чтобы вас послушать?.. Почему вы не можете! Есть ли ниточка между нами? Есть. И вообще: получили ли вы мое письмо? Получили. Дошло ли оно? Может, оно только завтра придет в гостиницу? Так есть ли она сейчас — я ее чувствую — есть ли ниточка между нами? И было ли это: номер в гостинице, вы, от кого-то письмо, вы открыли его, читаете… Да, и что? Что? Что в вас при этом?.. А знаете что? Я здесь одна такая. Я люблю вас. Я здесь одна такая, только я, я одна пришла сюда для другого. Но, вы думаете, я не смогу охватить и вобрать в себя все: вас! и все ваши ноты! и все эти темные бесконечности, эти пропасти ваши, эти дали… Смогу. Я люблю вас! И, вы думаете, будет еще такая? Когда-нибудь? Нет. Я же вижу. Я здесь лишняя. Я одна попала сюда случайно. Столько людей здесь, разных, но все они — вы посмотрите на них — все они здесь по праву. И только я… Каким занесло меня ветром? Может ли это повториться еще раз? Когда-нибудь?! В вашей жизни? Нет. Стою здесь. Жую эту булку. Мне очень плохо, да… Я все никак почему-то не могу перестать дрожать. Эта блузка. Она все никак не просохнет. Странно, я знаю, что мокрые вещи должны как будто бы высыхать на теле быстрее. Вообще сразу. А эта… Будто нарочно. Но я! Я одна понимаю в вас все и в вашей игре! Я — ничто и никто. Я — Шопен, Лист, музыка, все впервые — я одна понимаю, что вы делаете, в чем ваш труд. Я люблю вас, вот вам и объяснение. А вот и звонок… Ну что ж, начнем второе отделение концерта? Сейчас они все пойдут рядом со мной. Они выталкивают меня отсюда! Мне или к вам… Или… Ну, где же вы? Покажитесь скорее. Мне даже не верится. Сколько еще? Целый час я смогу на вас смотреть. Бесконечно, бесконечно, прекрасно долго. Ну вот…»

Все дальнейшее произошло до чрезвычайности быстро. Не то чтобы часа, даже умом постижимого времени не было, какой-то путаный клубок. Одно произведение Виннер играл очень долго, так долго, что у Леры начала кружиться голова, оказалось, что Лера совсем не хочет слушать музыку, а хочет домой, ведущий номеров не объявлял, он только появился вначале, чтобы сказать, «начинаем второе отделение…», Лера хотела попросить программку у супругов, что справа, но у нее начали дрожать колени, с такой силой — никогда раньше она с этим не имела дела, — что ей пришлось положить на них руку, поэтому руку, чтобы взять программку, если они согласятся ее дать, она отнять не могла. Она прочитала в чужой программке слово «баллада», баллада могла быть, конечно, такой длины, но сейчас или раньше она исполнялась? Если сейчас, то напрячься, вникать в нее не было никакой возможности. Колени дрожали крупной, настойчивой дрожью, Лере в страхе казалось, что дрожь передается по ряду и сейчас со всех сторон начнут возмущаться, искать, кто там дрожит. Аплодисменты и улыбки довольных людей, любителей музыки, слились для нее в мутный кошмар. Все они купили билеты не так, как она, а за полгода. И все они знали то, что положено, и все, что нужно. А то, что знала она, одна на весь зал в этой нелепой и мокрой блузке, нужно унести, и побыстрей, проскользнуть, чтобы никто не заметил, но когда же, когда же конец?! Виннер был, как и прежде, прекрасен. Но вся воля ее уходила на борьбу с дрожью, особенно с дрожью в ногах. А уцелевшая часть ее «я» — убогая, бедная часть — покорно прощалась, прощалась с Виннером, и голос ее становился глуше, тише. И, наконец, смолк. И тут наступил покой.