Anno domini - [24]

Вадим подошел к маминой могиле, присел около холмика замерзшей земли, положил на него свою ладонь и заговорил, словно она могла его слышать.

— Здравствуй, девочка моя. Как ты тут? Замерзла, милая моя? Если бы ты знала, как я за тобой соскучился!

От холодной земли ладонь застыла, и Вадим представил, как холодно и одиноко уже три года там, под этой землей его маме. Слезы заполнили глаза, все расплылось и задрожало; переполнившись, они капнули на землю, и зрение восстановилось, но тут же снова поплыло. Вадим встал и надавил кулаками на веки, пытаясь выдавить из желез все сразу. Глубоко вздохнул, и на душе немного отлегло. Он достал из вкопанного стакана высохшие, замерзшие полевые цветы, которые приносил еще осенью. Кроме него, сюда никто не приходит. Сестра не любит живых людей, так чего же можно ожидать мертвым. Дядя — мамин брат, принесший себя в дар алкоголизму, ни разу не был ни у своей матери, ни у сестры. Все остальные родственники были еще дальше, чем эти «близкие люди», поэтому, приходя сюда снова и снова, Вадим заранее знал, что в стакане будет стоять только его букетик.

— Ну что тебе рассказать? У меня все по-прежнему. Борюсь с трудностями, которые меня очень любят. Участвовал в недавней революции. Революция победила, а я проиграл. Пытался стать губернатором — не получилось. Наверно, не мой уровень — надо было идти в президенты. С Анечкой у нас все хорошо. Если бы она знала, что я к тебе поеду, передала бы привет. Мы с ней недавно были в Киеве, ходили в Печерские лавры. Я привозил оттуда свечки, мы зажгли их на кухне и помянули тебя в твой день. Да что я рассказываю, ты ведь все это видела! Боже мой, как я тебя люблю! Как мне тебя не хватает!

Слезы снова полились из глаз, Вадим сжал зубы и кулаки, весь напрягся и застонал, сдерживая рыдания. Когда воздух заканчивался, он глубоко, судорожно вдыхал и снова сжимался в безмолвном плаче. Минуты через две, после нескольких таких спазмов, все вокруг посветлело, и даже воздух стал легче, словно после грозы. Это вышла накопившаяся скорбь, слетела тяжесть, спрессовавшая душу проблемами. Сознание очистилось и просветлело. Вадим достал платок и промокнул глаза. Еще раз полной грудью вдохнул морозный воздух и снова присел около могилы, положив руку на то место, под которым должно находиться мамино лицо. Последний раз он гладил его в гробу перед выносом, и тогда оно было таким же холодным, как сейчас земля, укрывающая его.

— Прощай, родная моя! Спи спокойно. За нас не беспокойся. Ты же знаешь, я у тебя сильный, я со всем справлюсь. Я тебя люблю! Прощай!

Вадим выехал с кладбища, проехал пост ГАИ и на кольце взял пассажира, молодого парня, худенького, сутулого, потягивающего из бутылки пиво.

— Братуха, до центра сколько?

— Восемь, — с отвращением ответил Вадим, предвкушая «интеллектуальное» общение.

— На сразу, чтоб ты не кипишевал! — пассажир развернул смятые деньги и из десяти выбрал восемь гривен.

Вадим положил деньги в карман и поблагодарил.

— Слышишь, ну и что, понт есть? — продолжал паренек, который был почти в два раза младше Вадима.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, бабки прилипают?

— Нет, план высокий.

— Голимая работа! Если бы понт был — еще можно. А так! Я бы никогда не поехал халдеем! Отморозков полно по городу, по башке дадут, бабки заберут, а ты идиотом останешься на всю жизнь! Ха-ха!

Услышав слово «идиот», Вадим вспомнил князя Мышкина, которого недавно так хорошо сыграл Евгений Миронов. Какая пропасть лежит между двумя одинаковыми в произношении словами с таким разным смыслом их употребления! Вадим даже повернулся посмотреть на этого маленького, неисправимо примитивного человека, пытающегося выразить собственное мнение, сформированное где-то в мозжечке, на рефлекторном уровне самосохранения.

— Ты не обижайся! «Каждому свое!», как у Гитлера на печатке было написано.[3] Я работяг уважаю, но сам вкалывать не буду. Я университет кончу и адвокатом стану.

— В университет надо сначала поступить, — Вадим едва сдерживал смех от «Гитлеровской печатки».

— Ты че, брат, я уже на втором курсе!

— Что, и экзамены сдаешь?

— Конечно! Все чин-чинарем! Не подмажешь — не поедешь! Бабло отстегнул и вперед! Ты что, лунатик? Не знаешь, как у нас экзамены сдают?

Вадим уже не мог больше сдержаться и начал посмеиваться. Паренек тоже рассмеялся, считая, что таксист смеется над системой обучения. К большой радости Вадима, пассажир вышел около универмага и пожелал ему: «Ни гвоздя, ни жезла!»

— Господи, к чему же мы придем? — вслух произнес Вадим, когда дверь захлопнулась. Но тут же увидел мужчину в дорогом пальто и с папкой в руках, подбегающего к его машине.

— Шеф, свободен? На восток сколько? — спросил он, садясь, не дожидаясь ответа.

— Восемь.

— Поехали!

«Почему я не сказал десять? — подумал Вадим. — Ведь ему большой разницы нет, что восемь, что десять. А мне сейчас каждая гривна дорога. Было восемьдесят пять плюс шестнадцать, получается сто одна. Сто на план и гривна моя. До конца смены полчаса. Вот это работа!»

— Мне еще нужно заскочить в магазин и в офис. Все по пути. Пятнадцать хватит?

— Вполне, — с напускным равнодушием ответил Вадим и прибавил к своим расчетам семь гривен.