Anno domini - [23]
Воха никогда не пользовался авторитетом среди своих сверстников. Он любил шалить, но не любил отвечать за свои шалости. Когда учитель наказывал вместо него другого, Воха ни разу не признался в своей вине. Позже в бригаде он не решался крутить наперстки сам, да и не было у него нужной ловкости, а вот заманивать в игру лохов у него получалось неплохо. Он изображал из себя случайного прохожего. Когда жертва точно знала, где находится шарик, ставка повышалась в два раза, и Воха предлагал сыграть пополам, а будущий выигрыш разделить. Пока складывали деньги, «нижний» незаметно перекатывал шарик, и оба игрока проигрывали. Эта схема срабатывала лучше всего, тем более что жертве было не так обидно проиграть лишь половину суммы, ведь можно было потерять в два раза больше, если бы не нашелся второй такой же глупец.
Вся бригада расставалась с деньгами так же легко, как и зарабатывала. Но только не Воха. Иногда он платил за стол, но чаще отдыхал за счет друзей. У него был редкий дар собирателя денег. Он никогда не жил экономно, но у него всегда были запасы. Если он занимал, то только под проценты. Он выкупал за полцены автомобили у друзей-должников, менял валюту, скупал и продавал золото, занимался всем, на чем можно было заработать и зарабатывал на всех, невзирая на личности. Но в бригаде рэкетиров своего места он не видел, хотя знал всех бритоголовых до самой верхушки и со многими из них общался. Воха по-прежнему боялся ответственности, и это сохранило ему жизнь и свободу в те опасные времена. Постепенно перейдя в бизнес, он не имел определенного направления, а, как и многие, занимался всем, что только могло принести доход. Иногда выходило так, что, разговаривая одновременно по двум телефонам, правой рукой он отправлял в Крым пятьдесят вагонов угля, а левой заказывал швеям, работающим в подвале полуразрушенного дома, партию носовых платков для лоточной торговли. У него по-прежнему можно было поменять ночью валюту или купить золотое кольцо.
Единственный человек, которому Воха мог бы беспроцентно одолжить денег (если бы, конечно, тот попросил) — это мужу своей двоюродной сестры Валентину Михайловичу Денисову, который был немного старше Вохи, раньше него пришел в бизнес, имел больше денег, больше машин и больший вес в кругах, близких к правительственным. А еще он состоял в партии, куда у Вохи пока что просто не дошли руки.
Валик, так называл Денисова Воха, сам позвонил ему из Киева и сказал, что вопрос решен положительно и чтобы тот готовил на воскресенье баню, мол, в новые кабинеты нужно входить чистыми, а как сказал бы президент — с чистыми руками. В этот день Бойченко не поехал в офис. Он с утра сидел перед телевизором и смотрел прямую трансляцию из Верховной Рады. Когда новый премьер, а вернее — новая премьер прочитала фамилию Денисова, Воха подскочил с дивана и, махнув кулаком, словно наносил апперкот, на весь дом крикнул привычное победное: «Yes!». Жена вошла в комнату.
— Ксюха! Мы победили! Мы их сделали! Валик губернатор! Ты понимаешь, что это значит? Область наша! Все теперь наше! Вся область! — Воха не ходил, а метался по комнате раскрасневшийся и непомерно счастливый. — Нет, ты не можешь этого понять! Я сам еще не могу понять этого объема! Этого размаха! Сюня, это наша победа! Поменяется все, вся наша жизнь! Принеси коньяк, порежь лимончик. Отметим! Хочу выпить! Как я хочу выпить! Я пока своими ушами не услышал, не мог поверить, что это произойдет. Казалось, что что-то помешает, сорвется. Ну, теперь все решено! Слава богу! Неси коньяк!
Вадим повернул на центральную аллею старого городского кладбища и остановил машину в самом ее начале. Мамина могила была в последнем ряду около дач, но он решил пройтись туда пешком. Он любил ходить пешком по этой скорбной аллее. Кладбище закрыли несколько лет тому назад, но захоронения продолжались. Новые могилы втискивались в узких проходах или сменяли древние, за которыми уже многие десятилетия никто не ухаживал. В самом начале кладбища Вадим проведал могилу маминой двоюродной сестры, которая умерла от рака молочной железы на три месяца раньше мамы. Почти рядом с этой могилой желтела свежим крестом другая, мимо которой Вадим не мог проходить без скорби. Год назад здесь похоронили его давнюю подругу, которой было всего тридцать лет и ровно шесть месяцев, когда она сгорела в глупом, необъясненном пожаре. Это произошло в канун прошлого Нового года, и Вадим ясно помнил ее, словно вылепленное из воска лицо под толстым слоем макияжа, наложенного на обгоревшую кожу.
Он не спеша шел по центральной аллее кладбища и рассматривал могилы, расположенные вдоль нее. Вот слева памятник бывшему главному бандиту города, который, став уважаемым бизнесменом, хотел стать еще и политиком, но пуля остановила его триумфальное шествие. А чуть дальше справа на мраморе фотография бывшего начальника РОВД того же времени, который крышевал от бандитов. В глубине слева могила его дедушки, чуть дальше бабушка и ее мама. На соседней аллее Миша, который в детстве разбил ему бровь.
На кладбище ни души в пасмурный зимний день, и от этого Вадиму приятно и спокойно. Он не любил приходить сюда в праздники. Люди отвлекают от воспоминаний, от умиротворенности вечным покоем. Здесь так тихо, и все проблемы мирской жизни остаются за воротами. Кладбище пропитано вековой грустью, которая вторит Соломону: «Все проходит!». Уйдут проблемы, уйдут люди. Все, что кажется сегодня важным, завтра превратится в воспоминания. Те, кто сегодня дорог или, наоборот, раздражает, завтра станут прошлым. В песне одного из бардов есть слова, которые могут предположить смысл человеческой жизни и оправдать бессмысленность смерти: «Уходя оставить свет — это больше, чем остаться!». Каким бы великим ни был политик, каким бы жестоким ни был тиран, все равны перед неотвратимостью исхода. Тишина кладбища каждой могилой напоминает о приближающемся дне, который решит все проблемы и превратит в пыль все накопленное. День, когда человек превращается в память, становится итогом всей многолетней его деятельности. И то, с каким чувством о нем вспомнят — будет результатом его бытия. Но это — философия кладбища. Стоит выйти за его ворота, и круговерть проблем подхватывает и кружит тебя до самого последнего дня.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…