Анни Маннинен - [50]
— Вот как, все подписали. Значит, и Юлкуска тоже, — угрюмо произнесла Агни.
— Нет, Юлкуска не подписала. Ведь берега Лехилампи принадлежат Уолеви Тёрхеля, а Юлкуска у него в услужении, — сказала Муттиска. — Да и к чему ей подписывать это обращение, раз она все равно покидает эти места.
— Ну-у, что-то не верится. Эту госпожу не удастся отсюда выжить, ни за что, — протянула Анни.
— Ты болела, ты ничего не знаешь, — с таинственным видом сказала Муттиска. — Ей придется-таки уехать отсюда. У вас будет новая домоуправительница. Все взрослые пожаловались на то, что Юлкуска плохо обращается с детьми. А у вас в доме детей больше, чем шишек на елке. Так что Юлкуска скоро распрощается с этими местами. Хоть я вообще-то добрая душа, но тут скажу — скатертью дорога.
— А может, с той, новой, будет еще хуже? — предположила Анни.
— Не будет, — уверенно ответила Муттиска.
Анни почувствовала большое облегчение от одной мысли, что они избавятся от Юлкуски.
— Теперь она больше не будет подсматривать и шпионить за нами, — сказала она, но как-то вяло и безучастно. С усталым видом Анни уселась в уголке на кухне у Муттиски. Она сидела там тихо и смотрела, как Муттиска, что-то напевая себе под нос, чистит свои ложки; они уже и так блестели и сверкали, стоило только солнечному лучику коснуться их. Помолчав с минуту, Муттиска заговорила:
— Жила-была когда-то Дева по имени Марикки, и жил-был на свете Воин по имени Асикко. Дева была белая, как лилия, а Воин был темноволосый, словно грозовая туча…
— Но ведь это мои мама с папой… — начала Анни, но тут же примолкла под грозным взглядом Муттиски.
— Дева умела чесать шерсть, прясть пряжу и ткать такие красивые ткани, что все короли, князья и принцы заказывали у нее свои костюмы и мантии. Но особенно Дева Марикки прославилась тем, что умела петь звонче и слаще, чем соловей. И хотя она пела негромко, тоненьким голоском, молва о ней разнеслась во все концы света. И вот однажды явился Воин, послушать ее пение, подивиться на ее пряжу. И так уж случилось, что мрачный взгляд Воина запутался в тонких, золотистых и серебряных нитях Девы, а сердце Воина покорилось ее песне, звучавшей нежнее ласковой арфы.
— Согласна ли ты стать моей женой, хотя я совсем не умею петь и мои руки способны держать только меч? — спросил Воин у Девы.
Дева мечтала о знатном женихе, о золотой ванной комнате, в которой она ежедневно принимала бы молочные ванны, чтобы сохранить белизну своего тела. Но удивительно женское сердце: как только Дева заглянула в жгучие глаза Воина, она тут же забыла всех своих знатных поклонников. Все они показались ей теперь тусклыми и холодными. Она видела только Асикко, ее сердце принадлежало ему. А так ведь часто бывает: девушка ждет богатого и модного жениха, а потом в один прекрасный день вдруг заявится к ней в комнату какой-нибудь драчун-забияка, на плечах простенький пиджак, а в карманах пусто… Ну вот, войдет он и скажет:
— Я останусь здесь жить.
И девушка сразу доверчиво потянется к нему, прильнет, как тростинка, и уже не замечает больше никого.
Отвязали от берега лодку с парусом, на которой прибыл Асикко, усадил он в нее Марикки, и поехали они покататься на лодке по лунной дорожке. Глядя на яркую полную луну, Дева думала: «Только он и никто другой!» Но как разгневался тут властительный князь, которому Дева ткала золотые одежды и серебряные мантии. Он, видишь ли, сразу подумал, что если Дева Марикки выйдет замуж за этого бродягу-бедняка, то у нее уже не останется времени ни на что другое, кроме как присматривать за кучей ребятишек да за своим бедовым, отчаянным мужем. И не видать тогда князю чудесных тканей, и не слышать тогда пения Девы, которое всегда утешало его и отгоняло черные мысли. И вскоре он приказал Воину ехать далеко на северные морские берега сражаться против морских чудищ, троллей и эльфов.
Тогда Дева бросилась в княжеский дворец и на коленях проползла вверх те пятьсот ступеней, которые вели к трону властителя-князя. На коленях она умоляла князя смилостивиться и хоть немного смягчить жестокий приказ. Но в сердце князя смягчилась только одна-единственная крошечная частичка, и он сказал:
— Я сокращаю срок службы Воина до трех лет, и только при условии, если он выйдет победителем из всех сражений. А ты, Дева, за эти три года должна выполнить назначенную мной работу: первый год должна чесать шерсть от зари до темной ночи и трудиться ты должна каждый божий день. На второй год будешь прясть пряжу каждый божий день в году, от рассвета до полночи. А на третий год ты выткешь столько золотой и серебряной ткани, что ее хватит на одежды и на мантии и мне, и всему моему княжескому роду.
Марикки-Дева, конечно, пообещала выполнить все это, хоть и знала, что Воин может погибнуть в опасном походе, а сама она за три года утратит свою красоту, и белизна ее тонких рук померкнет от тяжкой работы.
И вот настало утро, когда Асикко-Воин отчалил в море на своем паруснике и оглянулся на любимую, оставшуюся стоять на берегу. Лицо Воина словно окаменело, и только в глазах горел живой черный огонь. Марикки-Дева вернулась к себе домой и принялась чесать шерсть. Она работала и напевала:
