Она останавливается в дверях кладовой и некоторое время безмолвствует. Слышно лишь тяжёлое дыхание. Потом подходит к мешкам и открывает один, а за ним — второй. Понятное дело, ничего не изменилось: горох мирно спит в своём мешке, а фасоль — в своём. Матильда оборачивается и смотрит на меня так, словно собирается взглядом проколоть во мне дыру.
— Думаю, ты связалась с нечистой силой, — ворчит Матильда и крестится. — Ничто другое не могло тебе помочь.
— Тем не менее, работа выполнена, — вот теперь очень трудно удержаться, чтобы не показать мачехе язык.
Да, — мачеха берёт себя за подбородок пальцами и щурится, как если бы задумала какую-то скверную шутку. — Но ты ведь не можешь поехать на королевский бал в этом. — Она указывает пальцем на моё, покрытое пятнами одеяние. — А твоё платье измазано.
Измазано! Как будто не она с её гадкими дочерями мазала меня сажей. Мерзкая лицемерка!
— Я привела его в порядок, оно полностью вычищено.
— Какой ты молодец! — в голосе Матильды слышатся откровенно издевательские нотки. — Ну что же, одевайся, а мы подождём тебя в карете. Постарайся не задерживаться.
А я вдруг ощущаю, что сердце не на месте. Так, словно под ногами внезапно разверзлась бездонная дыра. Прижимая ладони к груди, бегу к камину, перед которым повесила сушиться своё платье. Пока бегу, слышу щелчок кнута и стук колёс кареты. Меня никто не ждёт.
Когда добираюсь до камина, становится понятно, почему.
Моё красивое платье, подарок папы, изрезано в лоскуты. Не осталось ни единого целого кусочка — одни тонкие полоски. Это как же хотелось сделать мне больно, чтобы так постараться? На столике у камина лежат трое ножниц — значит старались все трое.
И догадываюсь, кто именно предложил эту подлость.
Падаю на колени и некоторое время стою так, ощущая, как слёзы бегут по щекам. Эта дрянь, эта… тварь, она знает, как сделать мне больно. Сейчас я хочу убить Матильду и всё равно, что со мной будет дальше. В груди клокочет что-то алое и горячее, точно адское пламя. Не выдержав боли, я поднимаю лицо к потолку и кричу, как может кричать только смертельно раненый зверь.
Папа, папа, где ты, когда ты мне так нужен? Никто не сможет меня защитить. Да что там, я никому не нужна в этом проклятом мире!
— Ани, доченька, что с тобой? — внезапно голос Констанц прерывается. — Боже мой, что же она натворила… Да как же так? Разве так можно?
— Я убью её! — слова вырываются, будто птицы прорывают ветхий силок и улетают в небо. — Я просто убью её!
— Нет, нет, перестань, — Констанц гладит меня по голове своей мягкой и тёплой ладонью. — Ты не должна желать смерти другим, даже… Даже таким, как она. Ты же хорошая девочка, Ани, а хорошие девочки должны…
— Должны терпеть все издевательства? — я мотаю головой так, что слёзы летят в разные стороны. — Нет, так не будет. И знаешь что? Назло этой твари я всё же пойду на бал! Пусть не попаду внутрь, но хотя бы посмотрю со стороны.
— Но пять лье по темноте, — бормочет Констанц. — В тёмном лесу — мало ли что…
— После этого, — я указываю на уничтоженное платье, — мне уже ничего не страшно.
Сборы недолги. Я переодеваюсь в походную одежду, на всякий случай беру с собой охотничий нож и под неодобрительным взглядом встревоженной поварихи выхожу в ночь.
Ну хоть что-то на моей стороне — погода. Ясное небо и тысячи его жёлтых глаз, которые следят за мной. Надеюсь, что это — доброжелательный взгляд. Хотелось бы верить в то, что обитатели небес испытывают ко мне хотя бы толику добрых чувств. Иногда так трудно в это поверить.
Особенно, после событий сегодняшнего дня.
Каждый раз, когда вспоминаю, во что превратилось моё любимое платье, слёзы наворачиваются на глаза, а пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Так хочется вцепиться в глотку Матильды и сжимать её до тех пор, пока свет жизни не покинет её глаза. Впрочем, о чём я говорю: какой свет? Внутри мачехи нет ничего, кроме мрака, а если и есть некий огонь, то это отблески пламени преисподней. Что бы там ни говорила Констанц, некоторые люди не заслуживают жизни!
И как же жаль, что они живы, а те, кто этого заслуживает куда больше, уже покинули наш мир.
Папа…
Деревья стоят по обе стороны дороги, точно сплошная тёмная стена, в которой не видно отдельных частей. Из-за этого возникает ощущение, будто шагаешь по мрачному коридору, в конце которого тоже нет просветов. В голову приходят недобрые мысли о том, что вся наша жизнь суть сумрачный коридор, завершающийся глухим тупиком. Священник говорит, что за гранью смерти нас ожидает вечная жизнь, полная блаженства. Но так ли это?
Почему-то кажется, что — нет.
Страха от прогулки по ночной дороге нет. Однако присутствует постоянное ощущение пристального чужого взгляда. Иногда это точно лёгкий мазок по затылку, а иногда долгое и тяжёлое давление на спину, как будто на плечи повесили тяжёлый дорожный мешок. Терплю, долго терплю, убеждая себя в том, что всё это лишь шутки разгулявшегося воображения.
Однако, в конце концов не выдерживаю и останавливаюсь. Смотрю по сторонам и поглаживаю рукоять ножа, висящего на поясе. Папа учил меня, как правильно пользоваться оружием, если вдруг окажусь в опасной ситуации, когда нападают дикие звери. Ну, или те, кто опаснее диких зверей.
