Анна в кроваво-алом - [35]

И тут я вспоминаю, что всерьез рассержен. Машу рукой в сторону кухни и двери в подвал:

– А это что за чертовщина была?

– Я думала, тебе следует знать, с чем ты имеешь дело.

– Что? Непослушная девчонка закатила истерику на кухне? – Сужаю глаза. – Ты пыталась меня отпугнуть. Предполагалось, что это маленькое печальное представление заставит меня пуститься наутёк.

– Маленькое печальное представление? – передразнивает она меня. – Держу пари, ты едва не обмочился.

Открываю рот и быстро его захлопываю. Она едва не рассмешила меня, а я бы пока предпочел дуться. Только не буквально. О черт. Смеюсь.

Анна моргает и мимолетно улыбается. Сама пытается не засмеяться.

– Я была… – колеблется. – Я была на тебя сердита.

– За что?

– За то, что пытался меня убить, – говорит она, и тут уж мы оба ржем.

– И это после того, как ты так старалась не убить меня. – Улыбаюсь. – Полагаю, это показалось ужасно грубым.

Я смеюсь вместе с ней. Мы беседуем. Что это, некий выверт стокгольмского синдрома?

– Почему ты здесь? Ты снова пришел попытаться меня убить?

– Как ни странно, нет. Я… Мне приснился плохой сон. Мне надо было с кем-то поговорить. – Запускаю пятерню в волосы. Сто лет не испытывал такой неловкости. Может, и вовсе никогда. – И, наверное, я просто решил – ну, Анна наверняка не спит. И вот я тут.

Она негромко фыркает. Затем хмурится:

– Что я могу тебе сказать? О чем мы можем говорить? Я так давно удалилась от мира.

Пожимаю плечами. Следующие слова срываются у меня прежде, чем я понимаю, что происходит:

– Ну, я и сам никогда особенно к этому миру не принадлежал.

Стискиваю зубы и упираюсь взглядом в пол. Просто не верится, как меня развезло. Жалуюсь девчонке, жестоко убитой в шестнадцать лет! Она заперта в доме, полном трупов, а мне надо ходить в школу и быть троянцем; мне надо есть приготовленное мамой жареное арахисовое масло и бутерброды с сыром и…

– Ты общаешься с мертвыми, – мягко говорит она. Глаза у нее ясные и – не могу поверить – светятся сочувствием. – Ты начал общаться с нами с тех пор как…

– …с тех пор как погиб мой отец. А до того он общался с вами, и я пошел по его стопам. Мой мир – смерть. Все остальное – школа и друзья – просто вещи, которые путаются под ногами по пути к следующему привидению.

Я никогда не говорил этого раньше. Никогда не позволял себе думать так дольше секунды. Я поддерживал в себе целеустремленность и таким образом ухитрялся не особенно думать о жизни, о живых, как бы мама ни подталкивала меня развлекаться, гулять, поступать в колледж.

– Тебе никогда не бывало грустно? – спрашивает она.

– Не часто. Ведь со мной иная сила, понимаешь? У меня есть цель.

Сую руку в задний карман и вытаскиваю атам, вынимая его из ножен. Клинок блестит в сером свете. Нечто в крови у меня, в крови у моего отца и его предков делает его больше, чем просто ножом.

– Я единственный человек на свете, кто это может. Разве это не значит, что таково мое предназначение?

Стоило словам вылететь, как я тут же о них жалею. Они лишают меня всякого выбора. Анна скрещивает бледные руки на груди. Движением головы перебрасывает волосы через плечо, и странно видеть, как они лежат там обычными темными прядями. Я так и жду, что они шевельнутся, поднимутся в воздух, увлекаемые невидимым течением.

– Как-то несправедливо не иметь выбора, – говорит она, словно читая мои мысли. – Но и бесконечный выбор на деле не легче. Когда я была живая, никак не могла решить, чем хочу заниматься, кем хочу стать. Мне нравилось фотографировать – хотела снимать для газеты. Обожала готовить – хотела переехать в Ванкувер и открыть ресторан. У меня был миллион различных желаний, но ни одно из них не пересиливало остальные. В итоге они бы, наверное, парализовали меня. Так и осталась бы здесь управлять пансионом.

– Не верю.

Она кажется такой сильной, эта рассудительная девушка, убивающая легким движением пальцев. Она бы все это бросила, выпади ей шанс.

– Честно, не помню, – вздыхает она. – Не думаю, что при жизни была сильной. Теперь-то кажется, что я любила каждое мгновение, что каждый вздох был волшебным и свежим. – Она комично прижимает руки к груди и глубоко втягивает воздух через нос, а затем выдувает с фырканьем. – Наверняка нет. При всех моих мечтах и фантазиях не припоминаю, чтобы я была… как это называется? Бойкой.

Я улыбаюсь, и она тоже. Потом заправляет волосы за ухо таким живым и человеческим движением, что я забываю, что хотел сказать.

– Что мы делаем? – спрашиваю. – Ты пытаешься убедить меня не убивать тебя, да?

Анна опять складывает руки на груди:

– Учитывая, что ты не можешь меня убить, думаю, это было бы пустой тратой сил.

Смеюсь:

– Ты слишком самоуверенна.

– Да ну? Я знаю, что ты еще не продемонстрировал мне своих коронных приемов, Кас. Я чувствую напряжение в твоем клинке оттого, что ты его придерживаешь. Сколько раз ты это проделывал? Сколько раз ты сражался и побеждал?

– Двадцать два за последние три года, – отвечаю я с гордостью.

Это больше, чем удавалось за такой же отрезок времени моему отцу. Меня можно назвать перфекционистом. Я хотел быть лучше его. Быстрее. Сообразительнее. Потому что не хотел кончить как он.