Анна-Мария - [7]

Приходили, во-первых, старые друзья Женни, друзья еще с тех далеких времен, когда она жила у меня на улице Рен: молодой историк, теперь уж не такой молодой, ныне профессор Парижского университета, с женой, высокой молчаливой брюнеткой, бледной копией Женни, почти карикатурой на нее; товарищ Женни по Театральной школе, белокурый спортсмен, ныне — первый любовник в Комеди Франсез; студент-медик, ныне — хирург при парижской больнице; его поминутно вызывали к телефону, и нередко он тут же уезжал; его жена, хрупкая блондиночка, до того застенчивая, что за весь вечер не произносила ни слова и оживлялась, лишь когда Женни хвалила ее колье или браслет. Она рыскала по всему Парижу в поисках редких старинных драгоценностей и, услышав от Женни: «В жизни не видывала ничего красивее!», вспыхивала, словно приобретала их лишь с единственной целью: заслужить одобрение Женни.

Одного из завсегдатаев, грузного коренастого человека с большой круглой головой, Женни звала Жако. Художник или, вернее, рисовальщик, он выполнял по собственным эскизам драгоценности для ювелиров; с Женни он познакомился через Картье[5].

Бывали здесь и новые для меня люди. Рауль Леже, высокий жгучий брюнет с потусторонним взглядом. Если бы не этот взгляд, он, пожалуй, выглядел бы пошлым красавчиком. Ходил он в поношенных костюмах, — впрочем, сидели они на нем прекрасно. Насколько мне известно, он не имел определенных занятий: немножко актер, немножко поэт… Но стихи свои он никому, кроме Женни, не показывал, а так как ему уже перевалило за тридцать, то, думаю, будь его поэмы действительно хороши, он непременно показал бы их не только ей одной.

Бывал здесь молодой журналист — неглупый и весьма самоуверенный субъект. Он питал пристрастие к ярким галстукам и носкам в клетку. Его прозвали «Мальчик-с-пальчик» или просто «Пальчик».

Два писателя, тоже завсегдатаи Женни, были настолько знамениты, что описать их, значило бы их назвать; тоже и министр, скажу лишь, что он — вполне современный министр — спортсмен и сноб, всегда одетый с иголочки. Министр не пропускал ни одного вечера, хоть на минутку, но забегал. И почти всегда один, без жены.

Все эти мужчины были без памяти влюблены в Женни, но их женам и в голову не приходило ревновать к ней, ибо они признавали ее неоспоримое превосходство: кто же станет ревновать к сверхъестественной силе…

Позже я узнала, что каждому из них Женни делом доказала свою дружбу. Когда Жако, катаясь на лыжах, сломал себе ногу, Женни ухаживала за ним и ежедневно бегала к нему на шестой этаж; Женни не оставила хирурга в тяжелое для него время; один из его больных умер на операционном столе, и семья покойного подала в суд, обвиняя врача в убийстве… Женни удалось замять дело, и она целые дни просиживала возле незадачливого друга, держала его руку в своей, ласково уговаривала, словом, всячески старалась спасти его от отчаяния; Женни взяла к себе детей профессора истории и возилась с ними чуть ли не полгода, когда его тещу отвезли в психиатрическую больницу, а жена, потрясенная несчастьем, едва не последовала за своей матерью. Всего не перескажешь. К Женни бежали все, кого преследовали неудачи, с кем судьба сыграла злую шутку, кого снедали повседневные заботы. Она такая сильная! Никогда не теряется, сразу находит выход; поклонники привыкли рассчитывать на нее и не только не служили ей, как служат боготворимой женщине, а, наоборот, еще пользовались ее услугами. Но зато они буквально молились на Женни, и это не просто слова.

Кроме завсегдатаев, у Женни в доме ежедневно собиралось множество других гостей, знакомые приводили своих знакомых, и вся эта орава ела, пила и крупно играла… Женни не сдержала клятву, которую дала некогда, проиграв отцовский велосипед: она играла.

«А что мне прикажешь с ними делать? — оправдывалась она передо мной. — Разговаривать с этими людьми мне не о чем, буквально не о чем. Вот я и играю!» На самом же деле Женни была игрок по натуре, ей нравилось так или иначе испытывать судьбу… Я не понимала, как могла она принимать у себя кого попало: зачастую, напригласив случайных людей, Женни не знала, ни кто они, ни откуда взялись… Что это, наивность, доверчивость? Но в один прекрасный день я все поняла. Женни закрыла для гостей двери своего дома и заявила без обиняков, что вдоволь насмотрелась на этих кретинов, прохвостов и разбойников. Однако через неделю все пошло по-старому, — видно, она скучала без своей банды.

А пока что мне не удавалось ни подыскать квартиру, ни пойти к зубному врачу или к портнихе, ни навестить старых друзей. Женни с ее деспотизмом не терпела возражений. Разве могут у меня быть какие-то свои личные дела, я не принадлежала себе, по первому ее слову я должна была срываться с места и бродить с ней по городу, ехать с ней в ее паккарде на выставку, на барахолку или завтракать за город. Она хотела владеть мной безраздельно. Если же я робко позволяла себе заметить, что пора бы мне заняться и своими делами, ведь семья моя вот-вот приедет, Женни с горечью восклицала: — Ты меня не любишь! Никто меня не любит! Никто никого не любит!..