Анна Леопольдовна - [32]
Чтобы избежать какого-либо проявления протеста, расторопный кабинет-министр установил очередь, «впущая в министерскую человека только по два и по три и по пять, а не всех вдруг», хотя на следствии он показывал, что желающие сами толпились в очереди и их «такое число входило, сколко в министерскую вместитца». Миних-младший упоминал о полусотне человек, подписавшихся «понуждением». По данным саксонского посла, под «декларацией» были поставлены 197 подписей>94. Таким образом, помощники герцога подготовили обоснование провозглашения его регентом даже в том случае, если бы умиравшая Анна отказалась это сделать. В результате Бирон спокойно мог утверждать, что без всякого его участия почти 200 человек «добровольно» выдвинули его персону на высший государственный пост в империи, о чем сам он — сама скромность — якобы узнал только спустя сутки.
Применялись и другие, проверенные во время прежних «дворских бурь» меры. Принцессу Анну старались надолго не оставлять наедине с императрицей, а Антон Ульрих был допущен к ней лишь однажды, 8 октября. Не всегда пускали к умиравшей и Елизавету (это обстоятельство будет следствием поставлено в вину Бирону)>95.
По всей вероятности, ситуация была для курляндца и его окружения отнюдь не беспроигрышной. «Согласие» Анны Леопольдовны на регентство — даже если таковое и имело место — стоило немного, а отправить мать императора в застенок или ссылку было невозможно. Безуспешными остались и робкие попытки изменить ситуацию со стороны ее мужа: Антон Ульрих то посылал адъютанта разведать о происходившей в Кабинете подписке, то отправлялся за советом к Остерману Опытный царедворец намекнул своему протеже, что действовать можно только в том случае, если у него есть собственная «партия»; при ее отсутствии разумнее присоединиться к большинству>96.
Но, видимо, перед Бироном были и более серьезные препятствия, чем брауншвейгско-мекленбургская чета. В донесениях Шетарди, Мардефельда и австрийского резидента Н. Гогенгольца от 14 октября, а затем и шведского посла Э. Нолькена опять появились сообщения о, казалось, уже отвергнутой идее регентского совета из двенадцати человек, в котором принцессе Анне должно было принадлежать два голоса>97. Шетарди 15 октября отметил, что курляндский герцог ведет переговоры с Финчем, а шведский посол доложил, что целью этих переговоров является помещение состояния герцога в английские банки.
Правда, в опубликованных депешах Финча не сообщается о подобном визите — в них вообще нет сведений о событиях, происходивших в придворных сферах между 11 и 15 октября. Мардефельд же передал в Берлин, что Бирона не ввели в состав регентского совета и его слуги уже начали прятать имущество>98. Эти сообщения имели под собой основание: после свержения Бирона оказалось, что он успел значительную часть своих движимых ценностей отправить в курляндские «маетности», где их и пришлось разыскивать специально посланным чиновникам>99.
Но попытки изменить ход событий не удались. Как сообщали Шетарди и Нолькен, в среду 15 октября Бирон использовал последнее средство — бросился в ноги к Анне. Умиравшая государыня не смогла отказать единственному близкому ей человеку. Позднее герцог признавал, что был заранее извещен врачами о неминуемой смерти императрицы и желал любой ценой получить ее санкцию на регентскую власть>100. В тот же день или (согласно имевшейся в 1741 году в распоряжении следователей собственноручной записке Бестужева) на следующее утро «определение» о регентстве было подписано>101. Если верить Мардефельду, то уже тогда, то есть еще при жизни Анны Иоанновны, регенту присягнули высшие чины империи>102. 17 октября 1740 года императрица скончалась между 21 и 22 часами в полном сознании, успев ободрить своего избранника: «Небось!»
Манифест о вступлении на престол нового государя призывал от его имени подданных: «…пока мы достигнем в семнадцать лет возраста нашего, о управлении государственных как духовных, военных, так политических и гражданских дел вышепомянутый, учиненный от любезнейшей нашей государыни бабки, блаженныя и вечнодостойныя памяти всепресветлейшей, державнейшей, великой государыни Анны Иоанновны, императрицы и самодержицы Всероссийской, устав, определение и всемилостивейший указ, без изъятия, по всеподда[н]нической своей вернорабской должности, свято и ненарушимо [бы] содержали». Далее следовал сам «устав» о регентстве Бирона, датированный 6 октября. Дата явно не соответствовала времени действительного подписания документа и давала основания заподозрить фальсификацию, о чем сразу же заговорили иностранные дипломаты>103.
О прямом подлоге, очевидно, речь всё же не идет, хотя подлинного рукописного текста распоряжения о регентстве у нас нет. Но вокруг умиравшей императрицы была сплетена столь густая сеть интриг, что даже если бы она отказалась исполнить волю фаворита или физически уже не смогла подписать документ, это едва ли изменило бы ход событий: в дело пошли бы заготовленные выражения «общественного мнения». В нужный момент активизировался генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой. Сохранился автограф его распоряжений Сенату: задержать почту, учредить заставы на выезде из столицы; гвардейские полки вызвать к восьми часам утра к «летнему дому», где скончалась императрица. Туда же часом позже надлежало явиться сенаторам, синодским членам и особам первых шести рангов. Не забыл генерал-прокурор распорядиться и о новом титуле «регента» для Бирона
