Анна Леопольдовна - [101]

.

Елизавета и раздраженные новыми порядками гренадеры быстро нашли общий язык — недовольство казармы обрело формального вождя. Иных сведений о заговоре у современников нет, если не считать известия Манштейна о намерении Елизаветы обратиться к войскам с речью о своем праве на трон во время крещенского парада 1742 года, что с точки зрения тактики совершения переворота было по меньшей мере неразумно⁴³¹.

Кое-какую информацию можно извлечь из пропагандистских сочинений начала царствования Елизаветы, созданных с целью оправдать совершённый ею захват власти. Имеются в виду «Краткая реляция» (якобы разосланная русским послам записка с описанием переворота, которую они должны были неофициально пересказывать со ссылкой на полученное из Петербурга частное письмо) и проповеди на ту же тему, предназначенные для формирования общественного мнения внутри страны. Тенденциозность этих явно заказных сочинений очевидна, но тем интереснее встретить в них «технические» подробности самого переворота, неизвестные по иным источникам.

Так, и «Краткая реляция», и анонимное, но явно составленное неким духовным лицом «Историческое описание о восшествии на престол Елисаветы Петровны», несмотря на все усилия представить ее действия вынужденными, проговариваются, что контакты гренадеров во главе с Грюнштейном и цесаревны начались задолго до самого переворота. Упоминается и договоренность, согласно которой переворот должен был произойти в период, когда наступит черед нести караулы во дворце самим заговорщикам-преображенцам⁴³². Подобный план имел более реальные шансы на успех, чем театральная задумка обращения Елизаветы к войскам на параде. Однако события пришлось ускорить из-за непредвиденных обстоятельств.

В литературе не раз отмечалось, что Анна Леопольдовна получала предупреждения о готовившемся перевороте из разных источников, но не придавала им значения⁴³³. Впоследствии на допросах Остерман и Левенвольде сообщили, какими сведениями располагало правительство за несколько дней до событий. Главной «уликой» Остерман назвал переданную ему еще весной информацию Финча, которая была доведена до сведения Кабинета министров и самой правительницы. Другими «престорогами» Остерман назвал полученное им 20 ноября года письмо своего агента Совплана из Брюсселя и сообщение посла А. Г. Головкина из Гааги, также переданные Анне. С письмом Совплана Остерман посылал к правительнице Рейнгольда Левенвольде; но Анна Леопольдовна, прочитав его, заявила, что ее обер-гофмаршал, наверное, сошел с ума⁴³⁴. Позднее немецкий ученый Бюшинг записал в Петербурге историю о том, что принцесса признавала права Елизаветы на престол и якобы, споткнувшись перед ней во дворце, заявила своим дамам: «Мне, конечно, должно будет уничижиться перед великою княжною»⁴³⁵. Но такие легенды слишком часто возникали задним числом, а реальная Анна Леопольдовна, кажется, не слишком волновалась по поводу своего положения.

Все названные документы, как и письмо графа Линара, были посвящены преимущественно интригам Шетарди и шведского правительства и их контактам с Елизаветой. Но об этом при дворе и так давно знали — принц Антон еще в июне рассказывал Финчу о ночных визитах к цесаревне переодетого Шетарди и о его контактах с Лестоком. 17 октября 1741 года Анна Леопольдовна собственноручно написала Линару: «Ожидаю Вашего возвращения с тем большим нетерпением, что мне хочется услышать суждение Ваше о некоторых вещах, которые сильно изменились наружно с Вашего отъезда. К нам сюда явился какой-то человек из Франции, предпринявший эту прогулку единственно ради того, чтобы нанести визит г-ну Шетарди, как утверждает он сам. Хорош предлог! И весьма достоверен. За всё время своего здесь пребывания он ни разу не показался при дворе, но всякий день наведывался к Щринцессе] Ели [завете], а также к Шетарди. До сих пор нам неведомо, какова была цель поездки сего визитера. Мне дают столько советов, что я уж и не знаю, кому верить: порой было бы лутше и не знать всего, ибо половина наверняка ложь, никогда в жизни не было у меня столько друзей, или именующихся ими, как с тех пор, как я регентство приняла. Щастлива бы я была, коли всегда могла отличить истинных от ложных! Напишите мне, что Вы думаете о манифесте шведском. Берегите здоровье Ваше и любите меня по-прежнему, иного я и не желаю»⁴³⁶.

Именно об этих обстоятельствах и беседовала с Елизаветой правительница во время куртага в понедельник 23 ноября 1741 года. Таинственным визитером, возможно, был некий Давен, прибывший в Россию просить руки Елизаветы для французского принца Луи Франсуа де Конто, но так и не рискнувший обратиться лично к принцессе. Как со слов Лестока описал этот разговор Шетарди, Анна якобы просила Елизавету не принимать посла, а та смиренно предлагала через Остермана указать на это самому дипломату. В «Краткой реляции» дочь Петра Великого выглядит чуть ли не жертвой происков соперницы; обуреваемая неправедной «ненавистью и злобою» правительница, сама стремившаяся стать императрицей, якобы обвинила цесаревну: «Что это, матушка, слышала я, что ваше высочество корреспонденцию имеете с армиею неприятельскою и будто вашего высочества доктор ездит ко французскому посланнику и с ним вымышленные факции в той же силе делает», — на что Елизавета конечно же с негодованием заявила, что у нее «никаких алианцов и корреспонденции» с противником нет и в помине, а если доктор Лесток зачем-то встречался с Шетарди, то она о том его спросит. После этого разговор перешел во взаимные упреки и дамы расстались недовольные друг другом. По данным брауншвейгских дипломатов, таких бесед было две (15 и 23 ноября), но они опять же касались только Шетарди и Лестока. Саксонский резидент Пецольд 24 ноября сообщил в Дрезден, что правительница предъявила Елизавете упоминавшееся выше «письмо из Бреславля»