Анна Керн. Муза А.С. Пушкина - [23]

«Прощайте! Сейчас ночь, и Ваш образ встает передо мною, такой печальный и сладостный; мне чудится, что я вижу Ваш взгляд, Ваши полуоткрытые уста. Прощайте – мне чудится, что я у Ваших ног, сжимаю их, ощущаю Ваши колени, – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен».

«Скажите, однако, что он сделал вам, этот бедный муж? Уж не ревнует ли он, часом? Что ж, клянусь вам, он не был бы неправ; вы не умеете или (что еще хуже) не хотите щадить людей. Хорошенькая женщина, конечно, вольна… быть вольной[31]. Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа, иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете. Право, я говорю с вами совершенно чистосердечно. За 400 верст вы ухитрились возбудить во мне ревность; что же должно быть в 4 шагах? (NB: Я очень хотел бы знать, почему ваш двоюродный братец уехал из Риги только 15-го числа сего месяца, и почему имя его в письме ко мне трижды сорвалось у вас с пера? Можно узнать это, если это не слишком нескромно?) Простите, божественная, что я откровенно высказываю вам то, что думаю: это – доказательство истинного моего к вам участия; я люблю вас гораздо больше, чем вам кажется. Постарайтесь хоть сколько-нибудь наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном. Я отлично понимаю, что он не какой-нибудь гений, но, в конце концов, он и не совсем дурак. Побольше мягкости, кокетства (и главное, бога ради, отказов, отказов и отказов), и он будет у ваших ног – место, которому я от всей души завидую, но что поделаешь?»

«…Как бы то ни было, но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков. Предлогом можно будет выставить болезнь Аннеты. Что вы об этом думаете? Отвечайте мне, умоляю вас, и ни слова об этом Алексею Вульфу… я люблю вас больше, чем вам кажется… Вы приедете? – не правда ли? – а до тех пор не решайте ничего касательно вашего мужа. Вы молоды, вся жизнь перед вами, а он… Наконец, будьте уверены, что я не из тех, кто никогда не посоветует решительных мер – иногда это неизбежно, но раньше надо хорошенько подумать и не создавать скандала без надобности».

«Поговорим серьезно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет. Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? Влюбиться? Невозможно. …Покинуть родину? Удавиться? Жениться? Все это очень хлопотливо и не привлекает меня… А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл: я только что написал Нетти[32] письмо очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны?»

Пушкин действительно писал в то время не только самой Анне, но и ее тетке, и кузине. Разумеется, многие строки в этих письмах имели самое прямое отношение к Анне Петровне. Но если сестры, которым удалось, несмотря ни на что, сохранить свою дружбу, рассказывали друг другу о прочитанном, то Прасковья Александровна, судя по всему, просто не знала, как ей быть в этой ситуации, и вела себя крайне непоследовательно. Сначала она просто не отдала и даже не дала племяннице прочитать адресованное Анне послание, которое было вложено в конверт с письмом к ее тетке. Потом отчего-то пропустила несколько писем Пушкина, но затем прочитала одно из них (а также письмо Анны к ее сыну Алексею), устроила племяннице скандал, рассорилась с ней и в конце лета уехала из ее дома.

То, что его письмо, не предназначенное для чужих глаз, было прочитано посторонним человеком, сначала вызвало у Пушкина досаду. Однако позже он сумел найти в этой ситуации и забавную сторону, затеял что-то вроде игры и отправил Анне послание, якобы адресованное ее тетке:

«Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает. Ах, эти люди, считающие, что переписка может к чему-то привести. Уж не по собственному ли опыту они это знают? Но я прощаю им, простите и вы тоже – и будем продолжать.

Ваше последнее письмо (писанное в полночь) прелестно, я смеялся от всего сердца; но вы слишком строги к вашей милой племяннице; правда, она ветрена, но – терпение: еще лет двадцать – и ручаюсь вам, она исправится. Что же до ее кокетства, то вы совершенно правы, оно способно привести в отчаяние. Неужели она не может довольствоваться тем, что нравится своему повелителю г-ну Керну, раз уж ей выпало такое счастье? Нет, нужно еще кружить голову вашему сыну, своему кузену! Приехав в Тригорское, она вздумала пленить г-на Рокотова и меня; это еще не все… вы сообщаете мне, что в деле замешаны еще и мундиры! Нет, это уж слишком… Но, сударыня, думаете ли вы всерьез, что она кокетничает равнодушно? Она уверяет, что нет, я хотел бы верить этому, но еще больше успокаивает меня то, что не все ухаживают на один лад, и лишь бы другие были почтительны, робки и сдержанны, – мне ничего больше не надо. Благодарю вас, сударыня, за то, что вы не передали моего письма: оно было слишком нежно, а при нынешних обстоятельствах это было бы смешно с моей стороны. Я напишу ей другое, со свойственной мне дерзостью, и решительно порву с ней всякие отношения; пусть не говорят, что я старался внести смуту в семью, что Ермолай Федорович может обвинять меня в отсутствии нравственных правил, а жена его – издеваться надо мной…