Анна Иоанновна - [8]

Вторая новость состояла в смене патронов — теперь им стал А. И. Остерман. К нему она обращается с просьбой отпустить Бестужева, причем в адрес своего обер-гофмейстера не жалеет комплиментов: она остается им «весьма довольной», «я к нему привыкла, а другому никому не могу поверить». Не преминула она и возможностью обругать своего бывшего патрона: «В прошлом и в нынешнем году князь Меншиков зделал мне многие обиды».

Третья новость не связана с падением Меншикова, но она заслуживает упоминания, поскольку позволяет взглянуть на личность герцогини еще с одной стороны: она раскрывает такую черту ее натуры, как беспечность, нежелание, видимо из-за лени, вникать в состояние своего небольшого хозяйства. Это важно в связи с тем, что ей судьба уготовила управление огромной империей.

Убедившись в бесплодности просьб, герцогиня поручила управление хозяйством камер-юнкеру Корфу. Тот, после ознакомления с делами, доложил герцогине, что состояние хозяйства настолько безысходное, что Анна Иоанновна пришла в отчаяние и с призывом о помощи обратилась ко всем, от кого ее могла ожидать: к Наталье Алексеевне, к императору, к А. И. Остерману. 3 августа 1728 года Анна Иоанновна в самой общей форме известила Наталью Алексеевну, что «в разоренье и печалех своих жива», а в следующем письме объяснила причину своей печали: «По необходимой моей нужде послала моего камер-юнкера Корфа в Москву, велела донести его императорскому величеству, каким образом меня разорил и расхитил Бестужев». Просила откликнуться на то, о чем будет просить Корф. 24 августа она отправила письмо и Петру II: «…во всей покорности представляю, каким образом прежний мой обер-гофмейстер обманом поступал… меня расхитил и в великие долги привел». Остермана она извещала в октябре, что даже заболела: стала «слаба в своем здоровье и ныне пью воды перемунтские».

В ответ на жалобы Анны Иоанновны была создана комиссия для расследования обвинений Бестужева. На поверку оказалось, что дело не было таким однозначным, как его изображала герцогиня, — Бестужев выдвинул встречные претензии к Анне Иоанновне, и следствие затянулось. В январе 1729 года герцогиня просила вице-канцлера Остермана ускорить работу комиссии, «понеже вашему превосходительству известно, что я разорена, а ныне мой камер-юнкер в Москве и ежели еще долго пробудет, и не без убытку ево содержать так долго»[13].

Похоже, Анна Иоанновна сгущала краски, жалуясь на свое бедственное положение. Дело в том, что в феврале 1728 года герцогиня при посредничестве Остермана получила из казны вместо 5875 рублей 12 тысяч, то есть столько, сколько получала ее сестра. Это была единовременная помощь, а Анна Иоанновна пожелала превращения ее в постоянную, «чтоб я не была обижена против их». Поэтому вполне возможно предположить, что ссылкой на свое разорение Анна Иоанновна, привыкшая попрошайничать, стремилась разжалобить корреспондентов, вызвать сочувственное к себе отношение.

Сохранившиеся источники далеко не в полной мере раскрывают натуру Анны Иоанновны в годы пребывания ее в Курляндии. Мы мало осведомлены о ее личной жизни и еще меньше о жизни двора и о ее отношениях с местным дворянством. Но то, что известно, дает основание для однозначно отрицательного ответа на вопрос о степени ее подготовки для управления сложным правительственным механизмом огромной империи. Вместе с тем перед нами предстает практичная женщина, зорко следившая за придворной жизнью в Петербурге, умевшая ориентироваться в расстановке сил при дворе и безошибочно определить, кто может быть ей полезен в данный момент. Но житейская мудрость не компенсировала отсутствия мудрости государственного деятеля.

Глава II Императорская корона на голове герцогини

В то время как в январские дни 1730 года в Митаве уныло текла сонная жизнь, лишь изредка нарушаемая мелкими придворными интригами, в Москве произошло событие, всколыхнувшее не только русский, но и иностранные дворы, и особенно маленькой Курляндии, круто изменившее положение ее герцогини Анны Иоанновны, — в Лефортовском дворце старой столицы агонизировал пятнадцатилетний император России Петр II. Его ослабленный организм не мог оказать сопротивления опаснейшей в те времена болезни, уносившей множество детских жизней не только в России, но и в Европе, — оспе.

Здоровье императора еще до злополучной оспы не было крепким, что отмечалось неоднократно иностранцами, в частности английским резидентом Клавдием Ронда, доносившим 4 августа 1729 года в Лондон: «Юный государь совершенно оправился от последствий болезни». В декабре того же года Петр II «был нездоров в течение четырех-пяти дней»[14].

Если кратковременные болезни царя привлекли внимание лишь английского дипломата, ибо он вел важные переговоры о заключении союзного договора между Россией и Англией, то течение рокового недуга, вызвавшего смерть царя, запечатлено многими дипломатами, каждый из которых вносил свою лепту в описание события. Датский посол Вестфален доносил, что 16 января медики считали жизнь царя вне опасности — «вся сыпь высыпала наружу», но ошиблись, ибо в ночь с 16 на 17 «снова показалось множество оспин в горле и даже в носу, что мешало ему дышать».