Анна Иоанновна - [4]

Н.И. Павленко не обнаружил принципиальных расхождений в промышленной политике Петра I и Анны Иоанновны — решения в этой сфере диктовались стратегическим курсом меркантилизма и экономической конъюнктурой. Историк счёл возможным говорить о «немецкой партии» при дворе, но ведущую роль в ней отдал Остерману, в связи с чем вновь предложил в вузовском учебнике переименовать «бироновщину» в «остермановщину», под которой следовало понимать уже весь период 1725–1741 годов^{23}.

Н.Н. Петрухинцев впервые подробно исследовал намеченную в начале царствования Анны программу корректировки Петровских реформ, в том числе снижение налогов, либерализацию торговли, ослабление государственного пресса на национальных окраинах и расширение привилегий дворянского сословия. Т.В. Черникова осмыслила масштаб и направленность репрессивной деятельности Тайной канцелярии, явно преувеличенной современниками^{24}.

Единственная изданная на Западе биография Анны Иоанновны представляет собой добросовестное собрание известий о жизни и делах российской императрицы, сделанное по опубликованным источникам, прежде всего по запискам иностранцев; его автор особо выделяет увлечение Анны и её придворных иностранными театральными постановками, музыкой и танцами^{25}.

К настоящему времени опубликованы законодательство Анны Иоанновны и документы, связанные с её восхождением на престол в 1730 году^{26}. Появились переиздания мемуаров современников Анны Иоанновны^{27} и академическое собрание сделанных иностранцами описаний Петербурга 1730-х годов, расширяющих представление о повседневной жизни людей той эпохи^{28}. Стала изучаться культурная жизнь аннинского двора, отнюдь не ограничивавшаяся известными шутовскими развлечениями^{29}. Появились и диссертации молодых исследователей, посвященные проблемам правления Анны Иоанновны^{30}.

В итоге в «большой» академической науке десятилетие 1730–1740 годов уже давно не выглядит кровавой аномалией, а фигуры на троне и вокруг него — морально разложившимися извергами. Неформальные институты (такие, как фаворитизм, гвардия, императорский двор) признаются вполне эффективными и достойными исследования — в рамках изучения «культурных механизмов» функционирования власти, представлений о ней в обществе и форм политического поведения — всего того, что называют «политической антропологией»^{31}.

Но тщетно ещё в позапрошлом и прошлом веках историки указывали, что литературный образ аннинского царствования не соответствует действительности, что управляли государственными делами совсем не иностранцы, к тому же не представлявшие единой «немецкой партии»^{32}. Похоже, изменить освящённую именами Ключевского или Пикуля (в зависимости от запросов публики) оценку эпохи уже невозможно. Единственным утешением может служить осознание роли писателя в деле исторического просвещения сограждан.

В современных сочинениях на историческую тему грозная царица — уже не бой-баба, а, в духе думы К.Ф. Рылеева, жертва рокового увлечения «презренным злодеем»:

«О, где найду душе покой?» —

Она в раздумьи возопила

И, опершись на трон рукой,

Главу печально преклонила.

«И в шуме пиршеств, и в глуши

Меня раскаянье терзает;

Оно из глубины души

Волынского напоминает!..»

Государыня, томимая «в плену своей страсти», не замечает «массовых арестов и разгула репрессий», хотя сама же возложила на Бирона «карательно-охранные функции», или предстаёт дочерью природы с «дивными очами из-под высоких бровей», наездницей-охотницей, изнемогшей под бременем непривычной власти^{33}.

Об этом же говорит и ещё один роман в стихах — его литературный стиль ясно проступает в нижеприведённых строках:

…Уж она не замечала,

Что творилось под началом

Ейным рядом и вдали,

Средь пространств родной земли

В подчинённой ей державе:

Упушеньи в части права,

Пьянство, взятки, грабежи,

Казни русских, правежи…

В итоге простодушная императрица за свою любовь заплатила жизнью, будучи отравлена Бироном и его сообщниками:

Только Анна пригубила

Из бокальчика вино,

Как в глазах её темно,

Как в кромешной ночи, стало

И она на пол упала^{34}.

Однако в псевдоисторических сочинениях можно встретить и другой, неприглядный образ царицы: «…тупая бабища царских кровей с интеллектом даже не деревенской бабы, а падшего создания из портового заведения». Один из авторов даже соглашается, что «партия иноземцев» — миф, но всё же считает, что властвовали именно «немцы», поскольку русские вельможи «передрались между собой и уничтожили друг друга». Виной же всему — Пётр I, пытавшийся создать в России утопию «регулярного государства»; Анна лишь продолжала его политику, пытаясь войной прикрыть «убожество и жестокость своего правления»^{35}. В других трудах Бирон выступает злодеем, который «лелеял мечту о всероссийском троне», управлял Анной, «как своей собственной лошадью»; в свою очередь она, «полуголая, нечёсаная… валялась целыми днями на медвежьих шкурах», в то время как немцы и их российские подельники («наднациональная прослойка предателей своего народа») водворили в стране «татарское время» и творили грандиозную «распродажу России»^{36}.

Но что спрашивать с сочинителей, в чьих опусах, как справедливо замечено автором предисловия к одному из них, «грань между безграмотностью исследователя и фантазией автора очень тонка», если примерно то же написано в школьных учебниках, рекомендованных Министерством образования и науки? Один из самых массовых учебников по истории России всерьёз утверждает, что Бирон и прочие «немцы» принесли с собой «распущенность нравов и безвкусную роскошь, казнокрадство и взяточничество, беспардонную лесть и угодливость, пьянство и азартные игры, шпионство и доносительство»