Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - [33]
Позднее, много позднее зрелая, маститая, но все еще живущая отзвуками той славы, Анна Ахматова с высоты нового мастерства и жизненного опыта смотрела словно бы даже с завистью и с раздражением – впрочем, и с гордостью тоже – на те стихи и те годы незабываемого успеха и популярности:
«Эти бедные стихи пустейшей девочки, – писала она почти через полвека, – почему-то перепечатываются тринадцатый раз… Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, «чтобы не расстраиваться». От огорчения, что «Вечер» появился, она даже уехала в Италию (1912 год, весна)…».
Надеюсь, что читатель мой приучен уже всякую мемуарную литературу воспринимать не как документ, а как литературу, особенно если это мемуары литератора. К примеру, поздние, как бы «мемуарные» романы Набокова («Другие берега», например) – куда более «романы», чем его первые, «целиком придуманные», но вполне автобиографические романы. К тому же – обратите внимание на это извиняющееся «насколько я помню»: так много ведь было написано о спасительном Ахматовском «умении забывать». Нет, все было иначе. Аннушка сопровождала своего мужа, ставшего мало-помалу и влиятельным критиком, и поэтическим мэтром, на литературные посиделки и ночные сборища богемы, она была на них королевой, хотя по временам и казалась испуганной девочкой, она позировала модным портретистам, откликалась на зовы новой любви, все еще не приносившей ожидаемого ослепительного счастья, а поклонников и вздыхателей у нее теперь было множество.
Сам король поэтов Александр Блок после одного из визитов на «башню» к Иванову делает запись в дневнике:
«В первом часу мы пришли с Любой к Вячеславу. Там уже – собрание большое… А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня; стихи чем дальше, тем лучше)».
Анна Ахматова с мужем Николаем Гумилевым и сыном Львом
Тою же весной, что вышла первая книга, Анна узнала о том, что она носит под сердцем ребенка. Может, тогда супруги и решили поехать в Италию. Возможно, они надеялись, что второе совместное путешествие, особенно теперь, в ожидании ребенка, поможет им наладить отношения, восстановить мир в семье – ведь при всех разочарованиях Гумилев оставался для Анны «ласковым братом», законным мужем, который «ждет». А может, все-таки, хотя горечь парижского расставания уже не была такой острой, и Париж не так мучительно пылал у нее «за плечами… в каком-то последнем закате», она не случайно выбрала для поездки страну Амедео, прежде чем расстаться с той любовью окончательно. Так или иначе, и во второй книге ее есть стихи о том, о другом, который не прислал письмо, о «любимом», предавшем ее «тоске и удушью / Отравительницы-любви», о «хитром», коварном и «черном», от любви к которому ее излечит верная любовь «тихого» ее супруга:
Она была смертельно уязвлена Его молчанием, Его «предательством», но в одном из Его городов (там он учился живописи, там входил в кружок поэтов, рано покинувших мир, но миром замеченных), во Флоренции, она впервые, вероятно, приходит к пониманию того, сколь многим она обязана этой встрече, этой долгой любви. Томительное ожидание парижской встречи, потом эти муки «отравительницы-любви», это ожиданье письма, «дальней вести», которая одна может ее «утешить», эти не смертельные, но такие болезненные «уколы» тоски («Ты давно перестала считать уколы…») – они и открыли, со всей очевидностью, в ее душе шлюзы настоящей поэзии: они, а не прочтение еще одной, новой поэтической книги, открывшей ей глаза на поэзию, даже если эта книга – «Кипарисовый ларец». То, отчего Ахматова не сказала об этом хотя бы намеком – очевидно, если не считать намеком указания на то, что для них обоих это был «предрассветный час», что будущее уже «стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны» – этих фонарей, этих деревьев с парижской улицы Бонапарта, этой музыки в скверах много и в первой, и во второй ее книгах. Через год, и два, и пять были основания скрывать этот тайный, ранивший мученика-мужа роман. Через полвека сложилась уже и в ее голове, и в литературоведении стройная теория ее становления, разнообразных влияний, ее созревания в рамках таинственного акмеизма (был ли мальчик-то?) как зари нового века – чего там еще?
В стихотворении, написанном ею той весной в Его Флоренции, отмечено, впрочем, что она ему, Амедео, «печально-благодарная». Там же содержатся догадки о благотворности страдания, об избранности поэта. Стихотворение это вообще отличается большой зрелостью чувства – это многие отмечали впоследствии:
