Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - [24]
Иногда у него появлялись ненадолго какие-то деньги, и тогда он был безудержно щедр. Они слонялись по кафе, брали экипаж и ехали в Булонский лес («И словно тушью нарисован / В альбоме старом Булонский лес») или в парк Бют-Шомон. Во время такой прогулки она и поломала страусово перо – то самое, которое видела на ее парижской шляпе госпожа Чулкова.
Анна любила, когда Амедео заходил за ней, чтобы вместе пойти на прогулку. Она выбегала, радостная, заслышав его шаги, одолевая зараз три ступеньки от двери до тротуара:
Она любила, когда они забредали в какой-нибудь небольшой парк, где музыканты сидели на круглой эстраде, и где становилось так невыразимо весело или так невыразимо грустно от вечерней музыки – и так бывало и этак, все зависело от него, от нее, от мыслей о предстоящей разлуке, о которой с каждым убегающим днем она думала все чаще.
О, глаз поэта, обонянье поэта, память поэта – всегда, в самые страшные минуты жизни они все примечают, чтоб потом воссоздать, возродить, передать, отдать без остатка…
И еще было хмельное, безудержное веселье этого бездумного парижского праздника (Бастилия! При чем тут Бастилия?), и гомон толпы, и танцы на улице, и взрывы петард, и шум, долетавший с площади в ее комнату на улице Бонапарта, куда они пришли после гулянья.
Анна Ахматова. Художник Амедео Модильяни. 1911 г.
Потом было прощание, последняя их прогулка, последнее кафе, последний парк, последняя ночь… Она услышала его шаги, она сбежала вниз – как всегда, но все было пронзительнее и грустнее, чем всегда, – может, оба знали, что не увидятся больше. Той осенью, в Царском Селе, она написала «Песню последней встречи», которая сразу стала одним из самых модных и знаменитых в России стихотворений, таким знаменитым и таким модным, что стареющая Анна возненавидела его к концу жизни, ревнуя к этой былой славе и даже сочтя ее позднее незаслуженной. Там все было, в этом раннем стихотворенье, хранящем боль прощания, – и эти ступеньки от двери до тротуара, и эти клены на улице Бонапарта, и мертвящее горе разлуки, и роковые предчувствия…
А потом были слезы, и был, похоже, тяжкий разговор на вокзале: она замучила его, истерзала, и он ушел. Она сама сказала, чтобы он уходил, – она вдруг поняла, что это конец… так, во всяком случае, рассказывает малоизвестное стихотворение: она осталась одна в этом полукруглом зале, где пол был засыпан опилками, и где старик, похожий на барана, с такой важностью читал «Фигаро», точно это была Библия…
Неотвязный Париж
В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, – вспоминала Анна полвека спустя, – и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: «К Слепневским господам хранцуженка приехала»…
Ей врезалось это в память, потому что так точно совпадало с тогдашней ее отчужденностью – ну да, она нездешняя, она парижанка, с ее настроением – мыслями она была еще с ним, еще там, в Париже, и Слепнево одно могло дать ей сейчас свободу и одиночество. А ей надо было побыть одной, наедине со своими воспоминаниями, со своими ожиданиями. Чего она ждала? Ждала, что придет обещанное письмо? Что распахнется дверь и на пороге мелькнет его плащ, которым они укрылись однажды от дождя, его широкополая шляпа? Главное же, что ей никак нельзя было сейчас оставаться с глазу на глаз с Гумилевым. Страх перед этой встречей, страх и стыд истерзали ее еще в пути от Парижа до Петербурга. Она написала тогда:
Она знала, что Николай ждет ее, что он уже простил ей заранее своевольную эту поездку, и это его ожидание, его не погибшая еще надежда на то, что «все образуется», – они были особенно страшны. Приходилось скрывать свой Париж – все, что с ней было в Париже, скрывать, щадя его… И вот нарядная, пахнущая чем-то «чужедальним», она склоняется над ним, поверженным, «тихим» (ах, лучше бы он бушевал, лучше бы все раскрылось!), для сестринского, безлюбовного поцелуя…
Про тогдашние ожерелья, пунктиром обозначенные на рисунках Модильяни, она упоминала и в поздней прозе, а вот в последних двух строках – какая-то их тайна или семейная шутка. Может, убегая из дома, она сказала ему когда-нибудь, что идет помолиться за него… Ну да, можно и сейчас еще отшутиться, главное, чтоб он ничего не знал наверняка. И чтоб не оставаться с ним сейчас наедине… У него дела в городе, пусть остается, пусть, а она поедет писать…
