Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - [18]
Он и не в рифму жаловался потом своим поклонницам, что Анна «всегда была грустна, всегда имела страдальческий вид»… Тот из вас, кто никогда, даже и в молодые годы, не женился на юных «своенравницах», не знающих ни удержу, ни правил, ни себя самих, пусть бросит в него камень, в нашего бедного конквистадора. Вот ведь выпало человеку испытанье – почище абиссинских дебрей и окопов страшной войны, разве только не страшней большевистского застенка, потому что все же между людьми… Помучает, а потом пожалеет своего «тихого брата», друга школьных лет, верного вздыхателя… И не до смерти все же умучает.
Отчего пишет он уже в этих ранних стихах про ее вину – «ее, виноватую»? В чем ее вина? В том, что пошла замуж, не зная наверняка, кто ей нужен и что нужно? Или уже знает он что-то о парижских ее эскападах? Так или иначе, дома их ждали бесконечные «объяснения», разговор глухих, точнее, диалоги с немой – «молчит, только ежится», невыносимые дни (а ночи, что ночи?). «По тому, как разговаривал с ней Гумилев, чувствовалось, что он полюбил серьезно и гордится ею…» – простовато сообщает тот же Маковский… Все это, однако, скоро становится им не по силам. Ей первой: она уезжает в ту зиму к матери в Киев, и раз, и два. Он пытается спасти свое мужское самолюбие. Может, и не наилучшим способом, но тут уж – спасайся как можешь: «И как-нибудь уж там застраховать простое самолюбие мужчины», – пел один из кумиров довоенной Москвы. Как и прежде, до этой долгожданной женитьбы, он должен себе доказывать, что он мужчина, воин, конквистадор, покоритель, завоеватель: «Отстаивая свою «свободу»», – пишет о Гумилеве все тот же поверхностный наблюдатель, – он на целый день уезжал из Царского, где-то пропадал до поздней ночи и даже не утаивал своих «побед»».
Зачем, интересно, он стал бы утаивать? Для того и «победы» были, чтоб ей доказать…
«Ахматова страдала глубоко…» – пишет Маковский.
Нет сомнения, что «победы» эти не могли не ранить ее самолюбие, что же до прочих догадок Маковского – о них дальше…
Некоторое время супруги живут в Слепневе, близ Бежецка. Там у матери Гумилева Анны Ивановны было небольшое имение, доставшееся ей от брата. Там был раз навсегда заведенный, старомодный, строгий порядок… Тихий дом, а вокруг – сады и просторы полей… Очень скоро молодая жена Гумилева обнаружила, что в Слепневе, при всей строгости распорядка, можно найти и покой и свободу. Пока они были там вдвоем с мужем, в доме бывали соседи-дачники, среди них женщины, имевшие какие-то виды на Гумилева. Он придумывал шумные игры, например, цирк, в котором Анна, конечно, изображала «женщину-змею», «демонстрируя свою гибкость», игру «в типы», в перемену ролей, до чего Гумилев, обожавший всяческие роли и маски, был большой охотник. Впрочем, он скучал в Слепневе и уезжал оттуда при первой возможности.
Одержав кое-какие любовные победы на родине и, вероятно, не найдя в них утешения, Гумилев решается бежать в Африку (всего-то ведь прошло два месяца после их возвращения из Парижа) и дает Анне, которая уже снова в Киеве у матери, телеграмму: «Если хочешь меня застать, возвращайся скорее, потому что я уезжаю в Африку». Мог бы уехать и без телеграммы, но хотелось ее видеть, хотелось еще раз себя обмануть – вот ведь примчалась…
Он уехал. Анна вернулась в Киев, а с января поселилась в Царском Селе, писала стихи, ездила в Петербург, вхожа была в разные знаменитые дома, в том числе и такие, где «пахло серой»: «Бывала у Чудовских, у Толстых, у Вячеслава Иванова на «башне». Там она сидела, прекрасная, юная, бледная, еще молчала, еще не решалась прочесть стихи, но уже знала про себя, уже чувствовала – поэтесса, и настоящая… Но если поэзия ее еще не звучала там, то красота, осанка, гордый профиль, гибкость ее стана были замечены на «башне», где столько говорили и думали о грехе и любви, где и сам хозяин, «златокудрый бор» Вячеслав, влюблен был в свою юную падчерицу, куда юные девы шли с замиранием сердца… Рассказывая мне об этом семьдесят лет спустя на кухне своей парижской квартирки на Монпарнасе, прошедшая огонь и воду и, вероятно, также службу в советских органах мадам Майя Роллан-Кудашева перешла на таинственный шепот, ибо и она некогда, тогда еще юная Маинька, поддалась искушению Ивановских чар.
Портрет Анны Ахматовой. Художник Ольга Делла-Вос-Кардовская. 1914 г.
Лидия Иванова рассказывает в своих воспоминаниях, что юная жена Гумилева демонстрировала посетителям «башни» свою сказочную гибкость. Что знала об Анне юная падчерица, а потом и жена Вячеслава Иванова Вера («поняла ты, что отравная и душная во мне тоска»)? Тою же весной Анна посвятила ей стихи, где были, кроме тех, что приведены выше в скобках, и такие строки:
Но если и не возникло у Анны на «башне» какого-нибудь «рокового» романа, то, может, потому, что у нее уже была тогда своя сердечная тайна, уже были томившие ее переживания, и как нельзя более кстати оказалась эта ее новая встреча с «отечеством поэтов», с Царским Селом.
